"Константин Александрович Федин. Необыкновенное лето (Трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

- Пустяки, - буркнул он, прикусывая зубами кончик пальца и потом
широко размахивая рукой, так, что мать не могла приблизиться.
Он бросил работать и, отойдя к окну, открыл его. Вдалеке звонил
трамвай, и угрожающее гудение мотора взбиралось выше и выше, переходя в
нетерпеливое вытье и сразу оборвавшись. Обиженное коровье мычание
откликнулось трамваю. Стадо начало появляться из-за поворота улицы. Закат
уже покрасил тесовые домики, они стали картинными. Пыль вышла над скотом
из-за угла, будто коровы несли ее - насквозь зарозовевшую от солнца - на
своих рогах.
- Ты говоришь - была, - произнес Кирилл в окно и, не получая ответа,
досказал громче: - Была за ним, а теперь?
- Она ушла от него во время войны, - ответила Вера Никандровна.
Он опять умолк и долго смотрел на слободку - как ее домишки сменяли
беззаботную розоватость на всполошную красноту и как этот заревный свет,
еще горя огнем, уже притушивал все вокруг золистой тенью крадущегося
вечера. Довольнее и в то же время просительнее мычал скот, расходясь по
воротам и калиткам. Потом все стихло.
- А что же теперь? - спросил Кирилл, будто обращаясь к тишине.
- Я не знаю - что. Она ушла к отцу.
- У нее дети?
- У нее, кажется, один сын.
- Сколько же ему? - спросил Кирилл, помедлив, и вдруг, резко
отвернувшись от окна, подошел к матери, торопясь отвел ее к деревянному,
по-канцелярски чинному диванчику, и они сели рядом.
- Я вижу, тебе все известно, да? Как это случилось? Как могло, как
могло случиться? Что это? Как ты понимаешь? Почему, почему, почему?
Он обрушил на нее эти прорвавшиеся расспросы дерзко, точно развязав в
себе сразу все узлы, разворошив, раскидав прочь путы, которыми держал свое
неутоленное желание все знать. И мать, словно обрадованная его жадностью,
так же неудержно, как он начал расспросы, стала говорить все, что пережила
за него когда-то вместе с Лизой, что передумала о Лизе и что когда-либо
слышала о ней или догадывалась, - говорить о таких воодушевленных мелочах,
так странно зримо, как способна говорить лишь женщина о другой женщине и
лишь тогда, когда ставит себе целью ничего не скрыть.
Кирилл сидел, облокотившись на колени, уткнув подбородок в кулаки. Он
не пропустил ни слова из рассказа матери. Конечно, он знал Лизу только как
Лизу. Но она была, кроме того, Мешковой. Прежде для него Мешковы не
существовали, была одна Лиза. Наверно, и о себе он думал в то далекое время
только как о Кирилле. А он был еще сыном Извекова, которого, правда, не
помнил, и сыном учительницы, вырастившей его тем, кем он сейчас был. То,
что Лиза была Мешковой, как будто объясняло, что с ней случилось, но
объяснение не удовлетворяло его. По-прежнему казалось, что Лиза пошла
против себя, и было непостижимо - почему, и он хмурился, затапливаемый
подробностями, которые изливала мать. Обилие их начинало обременять,
хотелось сделать этот первый разговор о Лизе последним, заключить его
окончательным выводом, и Кирилл сказал:
- Что же ты думаешь о ней в конце концов?
- Я думаю, она слишком добра.
- Слабовольна?
- Нет, добра. Добра к тому, кто к ней ближе в данную минуту. Добра