"Константин Александрович Федин. Необыкновенное лето (Трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

бывшим товарищем прокурора, потому что в должность эту не вступил.
- Ну, а секретарем палаты при царе?
- А эту должность я только исправлял, но утвержден в ней никогда не
был, - с проникновенным убеждением сказал Ознобишин.
Рагозин засмеялся.
- Ловко вы это, право!
- Какая же ловкость? Ведь это все легко подтверждается документами.
Архив палаты уцелел. Да и свидетелей я могу указать какое угодно число.
- Ну, а за что же вы так полюбились Керенскому, что он вас назначил
прокурором?
- Товарищем прокурора, - поправил Ознобишин, - и не Керенский, а при
правительстве Керенского. Керенский меня, конечно, не мог знать. А
назначения тогда были валовые.
- Что это такое?
- Валом назначали, по всем судебным округам, вроде, как бы сказать,
производства приказом в прапорщики.
- Но целью-то производства было что? Создать аппарат из приверженных
Керенскому чиновников, да?
- Целью, как я понимаю, было заменить царских сановников в суде более
свободомыслящими и молодыми силами. Назначали тех, кому при царе не давали
хода, кому не доверяли почему-либо. Вот и я, как полагаю, в числе многих
других был замечен: сидит, мол, человек кандидатом на судебную должность
столько лет, очевидно, не очень он пришелся по душе блюстителям царской
юстиции.
- Значит, никаких заслуг перед этой самой юстицией у вас не имелось?
- Заслуг? Скорее наоборот, - немного пожал плечами Ознобишин. - Скорее
уж неудовольствие мог я вызывать до революции, что, собственно, революция и
отметила назначением, за которое я почему-то сейчас должен страдать.
- А! Вас революция отметила, так-так, - усмехнулся Рагозин, - вон
какой поворот...
- Нет, не поворот, а я хочу только сказать, что движения по службе до
революции у меня не было, что я не располагал начальство к доверию.
- А, собственно, что у вас такое было? - чуть-чуть раздраженно спросил
Рагозин. - Вот вы все говорите - недоверие, недоверие. Почему вам,
собственно, могли не доверять? За что?
- Это я могу только догадываться, предполагать, - ответил Ознобишин в
добродушно-вкрадчивом тоне, как близкому человеку. - Скорее всего, за мое
неодобрение репрессий, за недостаточную радивость к политическим делам. На
меня, конечно, ничего серьезного не возлагали, так себе - кое-что
подготовить, подобрать материалы. Но я старался, в меру маленьких своих
возможностей, облегчать нелегкую участь людей, которых преследовал царский
закон за убеждения. Революционеров даже, если случалось.
- Вон как, - легонько мотнул головой Рагозин. - Может, приведете какой
пример?
- Например, в рагозинском деле, очень у нас нашумевшем, - сказал
Ознобишин.
- Это что за... рагозинское дело такое? - спросил Рагозин, помолчав.
- Дело о тайной подпольной типографии, которую держал я погребе
революционер Рагозин. Очень много людей было замешано, дело тянулось долго,
но Рагозина так и не разыскали. Бежал.