"Константин Александрович Федин. Необыкновенное лето (Трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

оставили мне холодное оружие. Но в лагере комендант был трус, он отобрал у
офицеров, которым сохранили оружие, шашки и оставил одни темляки. Это,
сказал, вместо квитанций, - кончится война, получите шашки. Я перед побегом
зашил темляк в рукав, кисточку пришлось оторвать, она толста. Зашил вот
сюда, - вы знаете, как немцы делали с пленными? - вырезывали кусок рукава и
на место выреза вшивали красную полосу. Этакую штуку не сорвешь. Я запрятал
темляк в эту вшивку. Иголку мне дал француз. У французов все было, даже
ножи имелись. А в русских руках и зубочистка страшна. Так вот, когда меня
поймали, комендант мне заявил, что за побег меня лишают оружия, и велел
темляк вернуть. Я сказал, что потерял. Меня три дня держали без воды. Все
швы вспороли, а темляк - вот он, - проговорил Дибич ребячески гордо.
Пастухов удивленно и с любованьем захохотал.
- Русский человек, русский человек, - повторил он, - я понимаю, что в
этих руках и зубочистка страшна. Вы хорошо сказали. И непременно - бежать.
Бежать! Это - наше свойство. Бегут все: раскольники, невесты, каторжане,
гимназисты, толстые. Вы не задумывались над этим? За праведной жизнью. За
счастьем, за волей, за сказкой, за славой. Из городов - в леса, из лесов -
в города. Странный народ, - заключил он, с любопытством озирая
нагромождение тел в вагоне.
- И мы тоже бежим, - застенчиво улыбнулась Ася.
- Только - за чем? - вставил Пастухов.
- Как - за чем? За пошеном, за картохой, за свеколкой, - игриво и
хозяйственно перечислила Ася, давая понять, что, не теряя своей воздушной
улыбки, она, если хотите, умеет быть земной, как любая деревенская Феклуша.
- Ну и что же? Бежали еще раз? Не угомонились? - спросил Пастухов.
Лицо Дибича стало серым, как половик, испарина засветилась на круглом
лбу, он тихонько покачал иссохший свой корпус, взглянул на хлеб.
- Что ж, - сказал он, сжимая зубы, - всего не расскажешь. Второй раз
попытал счастья в одиночку. Все казалось, что если бы не компаньон, я бы
ушел с первого раза. Но не повезло и на другое лето. Добрался я до
Боденского озера. Далеко. Хотел в Швейцарию. Перехватили уже на лодке -
поймали прожектором. И - в крепость...
Дибич оборвал себя, вытер лоб трясущейся рукой.
- Долго это протянется? - обвел он вагон помутневшим взглядом.
- Не знаю. Но похоже - не коротко.
- Вы можете объяснить, что это такое? Что происходит? Не названием
каким объяснить - названий много, - а чтобы понять.
Пастухов прищурился за окно. Не пробегали, не проходили вешки и
кустики, а вяло уползали назад, точно в раздумье - остаться им в поле или
двинуться следом за окнами. Поезд трудно брал подъем, натягивая визгливые
сцепы.
- Иногда мне кажется, я понимаю все, - проговорил не спеша Пастухов. -
А иногда я не в состоянии разобраться даже в самой, казалось бы,
очевидности. Может быть, только одно бесспорно: теперь уже весь народ, - а
не одни раскольники, не одни толстые, - дыбом поднялся и бросился в свой
побег. За праведной жизнью. За сказкой.
- За ношеном, - как будто поправила Ася и улыбнулась, но на этот раз -
грустно.
- Продолжается русская история и, очень возможно... - начал опять
Пастухов, и попридержал себя, и докончил значительно: - Не только русская