"В объятиях графа" - читать интересную книгу автора (Хойт Элизабет)

Глава 13

– Дальше, чуть выше. – Фелисити Клиавотер нахмурила лоб и уставилась на потолок в своей большой гостиной. Задернутые портьеры приглушали послеполуденное солнце снаружи. – Нет. Нет, больше влево.

Мужской голос что-то раздраженно пробормотал.

– Вот так, – сказала она. – Там. Я думаю, ты нашел. – В углу трещина извивалась по потолку. Она никогда раньше не замечала ее. Это, должно быть, новая. – Ты нашел ее?

Чилтон Лиллипин, Чилли для своих близких, одной из которых была Фелисити, выплюнул ее волосы.

– Мой дорогой гусенок, пожалуйста, попытайся расслабиться. Ты мешаешь моему искусству. – Он склонился снова.

Искусство? Она подавила фырканье; на мгновение закрыв глаза, она попыталась сконцентрироваться на своем любовнике и на том, что он делал, но безуспешно. Она снова открыла глаза. Надо бы пригласить штукатуров, чтобы заделать эту трещину. А последний раз, когда они приходили, Реджинальд вел себя словно медведь, топал повсюду и рычал, как будто рабочие явились сюда исключительно для того, чтобы докучать ему. Фелисити вздохнула.

– Вот оно, дорогая, – сказал Чилли снизу. – Просто откинься назад и позволь мастеру-любовнику вознести тебя на небеса.

Фелисити перевела взгляд. Она почти забыла про мастера-любовника. Она снова вздохнула. С этим ничего не поделаешь.

Фелисити застонала.

Пятнадцать минут спустя Чилли стоял перед зеркалом гостиной, тщательно приводя в порядок парик. Он изучил свое отражение и сдвинул парик чуточку вправо на своей бритой голове. Он был симпатичным мужчиной, но во всем немного второсортным, по мнению Фелисити. Глаза чисто-голубые, но посажены слишком близко друг к другу. Черты лица довольно правильные, но немного скошенный подбородок переходил в шею чуточку раньше, чем требовалось. Конечности весьма мускулистые, но ноги несколько коротковаты, чтобы быть в пропорции с остальным телом. Второсортность Чилли продолжалась и в его личности. Она слышала сплетни, что Чилли, имеющий навыки в фехтовании, доказывал свою доблесть, вызывая на дуэль менее одаренных мужчин и затем убивая их.

Фелисити сощурила глаза. Она бы не повернулась к Чилли спиной на темной аллее, но он имел свое применение.

– Ты выяснил, куда она ходила в Лондоне?

– Конечно. – Чилли улыбнулся себе в зеркале. Его золотой зуб мигнул ему в ответ. – Маленькая девчонка посетила публичный дом, называемый «Грот Афродиты». И не однажды, а дважды. Ты можешь поверить?

– «Грот Афродиты»?

– Это заведение высокого полета. – Чилли приложил последнее усилие к своему парику и оставил зеркало, чтобы посмотреть на нее. – Леди из светского общества иногда ходят туда в маске, чтобы встретиться со своими любовниками.

– Действительно? – Фелисити постаралась, чтобы ее голос не звучал заинтригованно.

Чилли налил себе полный стакан лучшего контрабандного бренди.

– Кажется, это чересчур для деревенской вдовы. Да, кажется, так.

Как Анна Рен заплатила за такое место? Заведение, которое описал Чилли, было дорогим. Ее любовник должен быть богатым. Он должен хорошо знать Лондон и менее почтенные притоны светского общества. И единственный джентльмен, который подходит под это описание в Литтл-Бэттлфорде, единственный джентльмен, который ездил в Лондон в то же самое время, что и Анна Рен, – это граф Свартингэм. Триумфальная дрожь пробежала вниз по спине Фелисити.

– Но к чему это все? – Чилли смотрел на нее поверх своего стакана. – Кого волнует, что серая мышка имеет тайную жизнь?

Его слова звучали несколько слишком любопытствующе, на ее взгляд.

– Не важно. – Фелисити откинулась назад на шезлонг и полностью растянулась, выпятив грудь.

Внимание Чилли немедленно переключилось.

– Я расскажу тебе когда-нибудь.

– Разве я, по крайней мере, не получу вознаграждение? – Чилли притворился, что надул губы; непривлекательное зрелище. Он подошел ближе и надавил на край шезлонга.

Он хорошо потрудился, и Фелисити чувствовала себя в ладах с миром. Почему бы не побаловать мужчину? Она лениво, по-кошачьи протянула руку к пуговицам на бриджах Чилли.

Эдвард стянул с шеи надоевший галстук. Нет, он должен наконец взять под контроль порывы своего тела. Нахмурившись, он бросил мятый галстук на спинку стула и огляделся. Его комната в Эбби казалась довольно мрачной, заставленной громоздкой, неуклюжей мебелью тускло-коричневых и унылых цветов. Удивительно, как де Раафы могли вообще поддерживать семейную родословную в такой обстановке.

Дэвиса, как обычно, не дозовешься, когда он нужен. Эдвард втиснул каблук в приспособление для снятия обуви и начал стягивать сапог. Сегодня на конюшенном дворе он был очень близок к тому, чтобы не отпустить Анну. И к тому, чтобы поцеловать ее – фактически. Хотя именно этого он пытался избежать последние несколько недель.

Первый сапог упал на пол, и он занялся вторым. Предполагалось, что путешествие в Лондон решит эту проблему. Теперь, на пороге женитьбы… Так, он должен начать входить в роль «скоро буду женатым» мужчины. И не думать о волосах Анны и почему она сняла чепец. Не размышлять о том, как близко она стояла, когда наносила мазь. И тем более не представлять себе ее рот и каким он будет, когда она откроет его широко под его собственным и…

Проклятье.

Второй сапог удалось снять, и Дэвис, точно рассчитав время, с шумом вошел в комнату.

– Преисподняя! Что за запах? Фи-фи!

Камердинер держал в руках стопку свежевыстиранных галстуков: видимая причина для редких добровольных визитов в комнаты своего работодателя.

Эдвард вздохнул:

– И тебе добрый вечер, Дэвис.

– Иисус Христос! Вы упали в свинарнике, что ли?

Эдвард начал стягивать чулки.

– Ты в курсе, что некоторые камердинеры в действительности проводят свое время, помогая своим хозяевам одеваться и раздеваться, а не делая грубых замечаний по поводу их личности?

Дэвис хмыкнул:

– Ха. Вам следовало сказать мне, что для вас проблема расстегнуть панталоны, милорд. Я бы помог вам.

Эдвард нахмурился:

– Просто положи галстуки и убирайся.

Дэвис проковылял к высокому комоду, выдвинул верхний ящик и опустил в него галстуки.

– Что за скользкое вещество у вас на лице? – спросил он.

– Миссис Рен сегодня днем любезно дала мне мазь от моих синяков, – с достоинством сказал Эдвард.

Камердинер повернулся к нему и вдохнул с громким сопением:

– Вот откуда исходит вонь. Это пахнет как лошадиное дерьмо.

– Дэвис!

– Но это так! Не нюхал ничего и близко к такой вони, с тех пор как вы, будучи мальчиком, упали на задницу в корыто в свинарнике на ферме старого Фьюварда. Помните это?

– Как я могу забыть, если ты рядом? – пробормотал Эдвард.

– Боже! Тогда казалось, мы никогда не удалим с вас этот запах. И мне пришлось выбросить бриджи.

– Такое приятное воспоминание…

– Конечно, вы никогда бы не упали, если бы не строили глазки дочери старого Фьюварда, – продолжал Дэвис.

– Я никому не строил глазки. Я поскользнулся.

– Нет. – Дэвис почесал свой череп. – Ваши глаза чуть не выпали из глазниц, они таращились на ее большие сиськи.

Эдвард сжал зубы.

– Я поскользнулся и упал.

– Почти знак от Всевышнего, да-да, – философски заметил Дэвис. – Таращились на девчачьи сиськи и приземлились в свинячье дерьмо.

– О, ради бога. Я сидел на перилах свинарника, и я поскользнулся.

– У Присси Фьювард, конечно же, были большие сиськи, да, сиськи что надо. – Голос Дэвиса прозвучал несколько мечтательно.

– Тебя там даже не было.

– Но это свинячье дерьмо не идет ни в никакое сравнение с лошадиным дерьмом, которое находится сейчас на вашем лице.

– Дэв-вис.

Камердинер направился обратно к двери, помахивая перед лицом рукой со старческими пигментными пятнами:

– Должно быть, безумно приятно позволить женщине намазать лошадиное де…

– Дэвис!

– По всему вашему лицу.

Камердинер достиг двери и завернул за угол, все еще бормоча. Так как его шаг был, как обычно, медленным, Эдвард мог слышать его ворчанье еще добрых пять минут. Как ни странно, оно становилось громче, чем дальше Дэвис удалялся от двери.

Эдвард нахмурился, глядя на себя в зеркало для бритья. Мазь и в самом деле воняла ужасно. Он потянулся за тазом и налил в него немного воды из кувшина, стоявшего на комоде. Он взял мочалку из махровой ткани и помедлил.

Затем бросил мочалку.

Он может смыть мазь завтра, когда будет бриться утром. Не повредит, если он оставит ее на ночь. Он отвернулся от комода и снял оставшиеся предметы одежды, складывая их на стуле, как делал всегда. Было, по крайней мере, одно преимущество в том, что у него такой необычный камердинер: он научился аккуратно обращаться со своей одеждой, так как Дэвис не снисходил до того, чтобы подбирать за ним. Стоя обнаженным, Эдвард зевнул и потянулся, прежде чем забраться на древнюю кровать с пологом на четырех столбиках. Он наклонился и задул свечу, а затем лежал там, разглядывая темные очертания резных стоек кровати. Он смутно припоминал, насколько старыми они были. Явно старше, чем сам дом. Имели ли они изначально такой ужасный коричневато-желтый оттенок?

Его глаза сонно обвели комнату, и он увидел рядом с дверью силуэт женщины.

Он моргнул, и она неожиданно оказалась у его постели.

Она улыбнулась. Такая же улыбка блуждала по лицу Евы, когда она протягивала судьбоносное яблоко Адаму. Женщина была восхитительно обнаженной, лишь на лице сквозь полумрак поблескивала маска-бабочка.

Он подумал: «Это проститутка из «Грота Афродиты». И потом: «Мне снится сон».

Но мысль улетела прочь. Женщина медленно провела руками повыше талии, привлекая его взгляд. Она взяла в руки груди и наклонилась вперед, так что их кончики оказались на уровне его глаз. Затем она начала щипать и дразнить собственные соски.

Во рту у него пересохло, и он смотрел, как ее соски вытянулись и стали цвета вишни. Он поднял голову, чтобы поцеловать ее груди, так как у него явно текли слюнки от необходимости попробовать их на вкус, но она отодвинулась в сторону с насмешливой улыбкой. Женщина подняла с шеи свои струящиеся медово-коричневые волосы. Вьющиеся щупальца цеплялись за ее руки. Она изогнула стройную спину, выпячивая вверх и вперед груди, как сочные фрукты, перед ним.

Женщина улыбнулась колдовской улыбкой. Она точно знала, что делала с ним. Она провела руками вниз по туловищу, мимо выпяченных грудей, по своему мягкому животу и остановилась.

Эдвард не знал, дышит ли он еще. Его глаза были прикованы к ее телу. Она ласкала себя. Ее бедра начали вращаться, она безвольно откинула голову назад и застонала. Этот звук смешался со стоном Эдварда.

Он наблюдал, когда она наклонила свой таз по направлению к нему. Неожиданно она застыла, ее голова все еще была отброшена назад, и низко и пронзительно застонала. Потом женщина вздохнула и расслабилась, ее бедра чувственно качнулись в последний раз. Оцепенело он поднял на нее глаза и понял, что маска упала с ее лица.

Анна улыбалась ему.

Затем оргазм захватил его, и он проснулся от почти мучительного толчка, когда получил разрядку.

Следующим холодным и тусклым утром Анна шла по проходу между конюшен Рейвенхилл-Эбби, привычно ступая по неровно утрамбованной земле. Стены конюшен продолжали служить Эбби после нескольких реконструкций и расширений. Камни размером с голову человека образовывали фундамент и нижние стены. На высоте шести футов от земли камень стен сменялся крепким дубом, который вел вверх к незащищенным стропилам, образовывающим свод в двадцать футов над головой. Ниже по обе стороны от центрального прохода располагались стойла.

В конюшнях Рейвенхилла легко могло поместиться пятьдесят лошадей, хотя сейчас в резиденции их оставалось меньше десяти. Относительная малочисленность лошадей опечалила ее. Когда-то, должно быть, это было процветающее, деятельное место. Теперь в конюшнях стояла сонная, умиротворяющая тишина, тепло и гостеприимно пахло сеном, кожей и десятилетиями, возможно, столетиями лошадиного навоза.

Лорд Свартингэм должен был встретиться с ней здесь сегодня утром, чтобы отправиться проинспектировать еще некоторые поля. Импровизированное платье Анны для верховой езды волочилось в пыли позади нее, цепляя соломинки. Время от времени лошадиная голова с любопытством поворачивалась в стойле и ржала в знак приветствия. Она издалека заметила высокую фигуру графа, занятого разговором с главным конюхом. Оба стояли в луче пыльного солнечного света на дальнем конце конюшни. Приблизившись, Анна услышала, что они обсуждают проблему мерина с его застарелой хромотой. Лорд Свартингэм поднял взгляд и заметил ее. Она остановилась около стойла Дейзи. Он улыбнулся и повернулся обратно к главному конюху.

Дейзи уже была оседлана. Анна ждала, тихо разговаривая с кобылой. Она наблюдала, как лорд Свартингэм, склонив голову, внимательно слушает главного конюха, пожилого жилистого мужчину с узловатыми, изувеченными артритом и давними переломами руками. Конюх держался с достоинством, чопорно подняв голову. Как многие жители сельской местности, он говорил медленно и любил обсуждать проблемы обстоятельно. Анна заметила, что граф терпеливо дает ему возможность высказаться, не торопя и не прерывая его речь, пока главный конюх не почувствовал, что проблема достаточно выяснена. Затем лорд Свартингэм легонько похлопал мужчину по спине и какое-то время задумчиво смотрел, как тот выходит из конюшни. Граф повернулся и направился к ней.

Без всякого предупреждения тихая Дейзи, спокойная Дейзи встала на дыбы. Копыта с железными подковами взрезали воздух лишь в нескольких дюймах от лица Анны. Она отступила назад к дверям стойла, съежившись. Копыто тяжело ударило по дереву рядом с ее плечом.

– Анна! – прокричал граф, перекрывая испуганный всхрап стоящих рядом лошадей и безумное ржание Дейзи.

Крыса пробежала под дверь стойла, щелкнув лысым хвостом, перед тем как исчезнуть. Лорд Свартингэм ухватился за недоуздок и силой оттащил кобылу прочь. Анна услышала ворчанье и стук двери стойла.

Сильные руки обхватили ее.

– Господи, Анна, ты ранена?

Она не могла ответить. Страх, казалось, сжал ей горло. Он пробежал руками по ее плечам и рукам, торопливо ощупывая и поглаживая.

Она не могла сдерживаться; ее глаза закрылись.

Он поцеловал ее.

Ее губы были горячие и сухие. Мягкие и настойчивые. Они легко двигались по ее губам, прежде чем он повернул голову и сильно прижался. Ее ноздри трепетали, и она чувствовала запах лошадей и вдыхала его запах. Она неуместно подумала, что всегда теперь будет ассоциировать запах лошадей с лордом Свартингэмом.

С Эдвардом.

Он скользил своим языком по ее губам – так мягко, что сначала она думала, что ей почудилось это. Но он повторил ласку, прикосновение, подобное замшевой коже, и она открыла ему свой рот. Она почувствовала, как его тепло вторгается ей в рот, наполняя его, лаская ее язык. Она ощутила вкус кофе, который он, должно быть, пил на завтрак.

Анна сцепила пальцы у него на затылке, и он шире раскрыл губы и притянул ее ближе, проведя рукой по ее щеке.

Она перебирала руками волосы у него на затылке. Его коса расплелась, и она наслаждалась шелковым ощущением его волос между пальцами. Он провел языком по ее нижней губе и зажал ее зубами, нежно посасывая. Она услышала собственный стон. Она дрожала, ноги едва держали ее.

Стук, донесшийся с конюшенного двора, резко вернул Анну к действительности. Эдвард поднял голову и прислушался. Один из помощников конюха бранил мальчика за то, что тот уронил сбрую.

Он повернул голову обратно к Анне и погладил большим пальцем по ее щеке.

– Анна, я…

Но его мысли, казалось, витали где-то далеко. Он покачал головой. Затем, как бы по принуждению, он приложился нежным поцелуем к ее рту и задержался на мгновение, когда поцелуй стал глубже.

Но что-то было не так. Анна чувствовала это. Он ускользал. Она теряла его. Она прижалась ближе, стараясь удержать его. Он пробежал губами по ее скулам и легко, мягко по закрытым векам. Она чувствовала, как его дыхание прорывалось сквозь ее ресницы.

Его руки опустились, и она почувствовала, что он отступил от нее.

Она открыла глаза и увидела, что он проводит рукой по волосам.

– Прости. Это было… Боже, прости.

– Нет, пожалуйста, не извиняйтесь. – Она улыбнулась, и тепло распространилось у нее в груди, когда она собиралась с духом. Возможно, наступил подходящий момент. – Я хотела поцеловать так же сильно, как и вы. На самом деле…

– Я помолвлен.

– Что? – Анна отпрянула, как от удара.

– Я помолвлен и собираюсь жениться. – Эдвард поморщился, словно от отвращения или, возможно, от боли.

Она стояла, замерев, пытаясь осознать простые слова. Оцепенение проникло в ее тело, вытеснив тепло, будто его никогда там не было.

– Поэтому я ездил в Лондон – чтобы завершить брачные переговоры. – Эдвард расхаживал взад-вперед, взволнованно проводя руками по своим взъерошенным волосам. – Она дочь баронета, очень древнего рода. Я думаю, они могли прийти вместе с Вильгельмом Завоевателем, это более древний род, чем де Раафы. Ее земли… – Он остановился неожиданно, как будто она прервала его.

Анна не прерывала.

Он встретился с ее взглядом на тягостное мгновение, а затем отвел взгляд. Она почувствовала, что узы, протянувшиеся между ними, разорвались.

– Простите, миссис Рен. – Он откашлялся. – Мне не следовало так вести себя с вами. Даю вам слово чести, что этого не случится вновь.

– Я… я… – Она попыталась выдавить слова из своего занемевшего горла. – Я должна вернуться к своей работе, милорд. – Единственная связная ее мысль требовала сохранять самообладание. Анна сделала движение, чтобы идти – на самом деле бежать, – но его голос остановил ее:

– Сэм…

– Что? – Все, чего она хотела, – это забиться в какую-нибудь нору и больше никогда не думать. Никогда больше не чувствовать. Но что-то в его лице удержало ее от того, чтобы уйти.

Эдвард смотрел на сеновал, словно искал что-то. Анна проследила за его взглядом, но ничего не увидела. Старый сеновал был почти пуст. Там, где когда-то, должно быть, лежали охапки сена, сейчас только пылинки парили в воздухе. Сено для лошадей складировалось теперь в пустых стойлах.

Но он по-прежнему смотрел на сеновал.

– Это было его любимое место, – сказал он наконец. – Самюэля, моего младшего брата. Ему было девять лет, на шесть лет младше меня – достаточная разница, чтобы я не воспринимал его всерьез. Он был тихим мальчиком. Он имел обыкновение прятаться на сеновале, хотя это возмущало мать: она боялась, что он упадет и убьется. Но это не останавливало его. Он проводил полдня здесь наверху, играя, я не знаю – с оловянными солдатиками, или с волчками, или еще с чем-то. Я иногда даже забывал, что он здесь, наверху, пока он не бросал сено мне на голову, чтобы подразнить. – Его брови сошлись вместе. – Или, наверное, он хотел привлечь внимание своего старшего брата. Но в пятнадцать лет я был слишком занят, жаждая научиться стрелять, пить и быть мужчиной, чтобы снизойти до него.

Эдвард отошел на несколько шагов в сторону, все еще изучая сеновал. Анна попыталась проглотить комок в горле. Почему сейчас? Зачем открывать ей всю эту боль теперь, когда это не имеет значения?

Он продолжал:

– Забавно, однако. Когда я только вернулся, я продолжал ждать, что увижу его здесь, в конюшне. Я вошел и посмотрел вверх… Ожидал увидеть его лицо, наверное. – Эдвард моргнул и пробормотал почти про себя: – До сих пор иногда жду.

Анна сунула кончик пальца в рот и прикусила его. Она не хотела слышать этого. Не хотела испытывать сочувствия к этому мужчине.

– Раньше конюшни были полны, – сказал он. – Мой отец любил лошадей и разводил их. Здесь работало много конюхов, и закадычные друзья моего отца проводили здесь много времени, обсуждая скакунов и охоту. Моя мать устраивала в Эбби вечеринки и планировала выход в свет моей сестры. Это место было таким оживленным. Таким счастливым. Лучшее место в мире. – Эдвард коснулся обветшалой двери пустого стойла. – Я никогда не думал, что уеду отсюда. Я никогда не хотел уезжать.

Анна обхватила себя руками и подавила всхлип.

– Но затем пришла оспа. – Он, казалось, смотрел в пространство, и морщины у него на лице стали заметнее. – И они умерли, один за другим. Сначала Сэмми, затем отец и мать. Элизабет, моя сестра, умерла последней. Ей остригли волосы из-за лихорадки, и она плакала и плакала безутешно, потому что думала, что теряет свою красоту. Два дня спустя ее положили в семейный склеп. Нам повезло, я думаю, – если можно назвать это везением. Другим семьям пришлось ждать весны, чтобы похоронить своих мертвых. Стояла зима, и земля была мерзлой. – Он сделал вдох. – Но я уже не помню последних событий: мне рассказали позже, потому что к тому времени я тоже заболел.

Он провел пальцем по скуле, где скопились шрамы от оспы, и Анна задалась вопросом, как часто он делал этот жест в годы, последовавшие за болезнью.

– И, конечно, я выжил. – Он посмотрел на нее с самой горькой улыбкой, которую она когда-либо видела, – словно пробуя желчь своим языком. – Только я один и выжил. Из всех нас я выжил.

Он закрыл глаза.

Затем он открыл их снова, его лицо, казалось, разгладилось.

– Я последний в моем роду, последний из де Раафов, – сказал он. – Нет дальних кузенов, чтобы унаследовать титул и Эбби, нет ожидающих неизвестных наследников. Когда я умру – если я умру без сына, – это все отойдет короне.

Анна заставила себя выдержать его взгляд, хотя внутри у нее все задрожало.

– У меня должен быть наследник. Ты понимаешь? – Он сжал зубы и сказал, как будто вытаскивал слова, окровавленные и оборванные, из самого сердца: – Я должен жениться на женщине, которая может родить детей.