"Мик Фаррен. Джим Моррисон после смерти " - читать интересную книгу автора

найти укрытие, и с практическим осуществлением оной идеи, мужик в чёрной
шляпе достал из кармана серебряную флягу и приложился к ней долгим глотком.
Потом вернул флягу на место и почти тут же зашёлся в кошмарном кашле. Достал
из другого кармана белый кружевной платок и приложил его ко рту. Когда
приступ кашля прошёл и мужик убрал платок, Джим заметил, даже с такого
немалого расстояния, что на ослепительно белой ткани остались алые подтёки
свежей крови.
Дядька казался смутно знакомым, хотя Джим, понятное дело, не помнил ни
как его звать, ни где он мог его видеть. Уже одно то, что кто-то в загробном
мире страдал от чахотки - болезни не только сугубо земной, но ещё и
считающейся классическим недугом викторианской эпохи, - было само по себе
удивительно, однако и изысканный стиль этого мужика выбивался из общей
стилистики оргии. Все остальные персонажи были либо совсем уже первобытными,
либо являли собой стилизацию под Ветхий Завет, этот же товарищ был явно из
девятнадцатого века. Причём там у себя, в девятнадцатом веке, он явно был
щёголем, о чём свидетельствовали и фасон его чёрного бархатного сюртука, и
парчовый жилет, и старомодные кавалерийские сапоги чуть ли не до середины
бедра. Поля его мягкой шляпы с одной стороны были загнуты вниз, в этакой
намеренно фатоватой манере. Моррисон подумал, что этот дядька являет собой
идеальное сочетание, в пропорции один к одному, стрелка с Дикого Запада и
утончённого прерафаэлита, распутника и эстета. Джим понятия не имел, откуда
всплыли прерафаэлиты и Дикий Запад, но его очень порадовало, что база
историка - культурологических данных у него в голове ещё хоть как-то
работает.
Погружённый в раздумья, Джим даже не сразу заметил, что его рьяно
ласкает какой-то голый и до неприличия тучный гермафродит, который что-то
ему говорил на своём бессвязном наречии, при этом ещё шепелявя с присвистом
и брызгая слюной. Джим решил: с него хватит. Как говорится, хорошего
понемножку. Он увернулся от влажных и жадных ладоней своего жирного
обожателя сомнительной внешности и полез вверх по подобию тропинки к
углублению в скале, занятому знакомым незнакомцем в чёрном бархатном сюртуке
и широкополой шляпе. Углубление было вполне просторным, там хватило бы места
трём или даже четырём взрослым мужчинам. Джим рассудил так: самое худшее,
что этот мужик может сделать, наорать на меня, чтобы я уходил. Уже
приближаясь, он окликнул незнакомца. Просто из вежливости. Пусть даже дядька
его не поймёт.
- Не возражаете, если я к вам присоседюсь?
Незнакомец в бархатном сюртуке сдвинул шляпу на затылок, открывая лицо:
болезненно бледная кожа, чёрные висячие усы, жёсткие голубые глаза и взгляд
человека, которого очень легко вывести из себя. К удивлению Джима, дядька
ответил ему не только по-английски, но и в той обманчиво вялой, протяжной
манере, зародившейся на Старом Юге ещё до гражданской войны, - на том самом
Юге, о котором столько всего придумано и который сам большей частью
придуман.
- Смею ли предположить, молодой человек, что вам нужны мир и покой, а
не утехи гомосексуального свойства?
Джим застыл на середине пути между нишей и оргией. Несмотря на
медлительность речи, манеры этого незнакомца явно указывали на то, что с ним
шутки плохи.
- Мне определённо нужен покой.