"Клод Фаррер. От пяти до семи (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

боялась понять правду. Он с трудом договорил:
- Ваши письма... все... тут... Нужно, слышите, нужно взять их и
унести... Сегодня же вечером. Или лучше сжечь их... Сейчас, здесь... В
камине. Так нужно, любовь моя, для того, чтобы я... мог спокойно уснуть.
Дыхание перехватило у нее в груди. Невольно в страхе она отшатнулась к
стене:
- Фред! Что вы говорите? Он спокойно наклонил голову:
- Да, я сказал именно то, что вы слышали. Любовь моя... Ведь это не
важно... Я не хочу, не хочу причинить вам горе.
Она вскрикнула и закрыла лицо руками. Она испытывала не горе, ее просто
охватил ужас, безумный ужас. Она любила его. Ну конечно, любила! Она любила
его ласково и тепло, как женщины любят своих любовников после четырех лет
привычной, почти будничной верности. Через несколько минут, когда она хоть
немного овладеет собой, она, без всякого сомнения, почувствует боль и горе
при мысли, что он умирает и уходит от нее навсегда... Да, почувствует
настоящую боль. Но сейчас, сейчас и боль и горе потонули во всепоглощающем
чувстве ужаса перед смертью. Вот здесь, в этой постели, на которой так часто
трепетало ее собственное гибкое и горячее тело, жаждущее любви, здесь скоро
будет лежать холодный, неподвижный труп!..
Она продолжала стоять в нескольких шагах от кровати, не в силах открыть
своего лица. Умирающий еще раз таким же решительным голосом повторил:
"Возьмите ключ".
Она с закрытыми глазами приблизилась к постели и на ощупь, дрожащими
руками стала искать под подушкой ключ.
Наконец она нашла его. Тогда она подошла к шкафу. Это был китайский
шкафчик, казавшийся таинственным и темным. Она открыла дверцу из черного
дерева и, пораженная, остановилась, держась рукой за откинутую створку.
Внутри шкаф представлял собой часовенку или храм. Стены были затянуты
шелком и задрапированы бархатом. Часовенка освещалась красной лампадой,
похожей на древний светильник. В золотой курильнице догорали благовония, и
тонкие спирали душистого дыма, точно молитвы, возносились к подобию алтаря,
основанием которому служили три продолговатых крытых сафьяном шкатулки. Над
алтарем висел миниатюрный портрет, вправленный в ободок из чудесного
жемчуга, точно икона или изображение богини, той живой богини, которая
только что открыла дверь своего собственного храма и остановилась на пороге
с таким изумлением и растерянностью, что на мгновение забыла даже охвативший
ее перед тем страх.
Но умирающий, голос которого становился все более невнятным, продолжал
настойчиво:
- Шкатулки... Все три шкатулки.
Ее дрожащая рука с трудом оторвалась от дверцы. Все три шкатулки, одна
за рукой, были вынуты из своего святилища. Это были роскошные ящички,
обтянутые тисненой кожей, точно переплет молитвенника. Внутренние стенки
были обиты подушечками, содержащими благовония, а между ними покоились ее
письма, как священные реликвии в глубине храма, или святые дары в
дарохранительнице.
Голос, ставший глухим и свистящим, приказал:
- Сожгите!..
Но та, к которой относилось все это обожание и боготворение, вся эта
безграничная и безумная любовь, стояла безмолвная и неподвижная, не исполняя