"Ориана Фаллачи. Ярость и гордость (антиисламский памфлет) " - читать интересную книгу автора

разжиженная и истаявшая, словно кусок масла. Перед моим мысленным взором два
великолепных небоскреба, которые перестали существовать, сливаются с двумя
тысячелетними Буддами, которые разрушены талибами в Афганистане. Четыре
фигуры сливаются, и я желаю знать, забыли ли люди об этом разбойном
преступлении? Я не забыла. Я смотрю на двух маленьких медных Будд, которые
стоят на камине в моей нью-йоркской гостиной (подарок старого кхмерского
монаха, преподнесенный мне в Пномпене во время войны в Камбодже), и мое
сердце сжимается. Вместо них я вижу двух огромных Будд, вытесанных прямо в
скале, возвышающихся над равниной Бамиан. Тысячу лет назад каждый караван,
приходящий из Римской империи и уходящий на Дальний Восток, или с Востока
шедший в Рим, непременно пересекал эту равнину, этот перекресток, где
пролегал легендарный Шелковый путь и смешивались все культуры. Я вижу их,
потому что о них знаю все, что мне следовало бы знать. Старший Будда (III
век н. э.) был в тридцать пять метров высотой. Второй (IV век н. э.) -
пятьдесят четыре. Оба Будды спинами были влиты в скалу и оба были покрыты
разноцветной росписью: симфония красного и желтого, зеленого и голубого,
коричневого и фиолетового. Их лица и руки были золотыми, и на солнце они
блестели, как гигантские ювелирные украшения. Внутренняя поверхность ниш,
ныне опустелая, как опустевают глазницы, была покрыта фресками тончайшей
работы. Я знаю, что до прихода талибов все краски фресок были в прекрасном
состоянии...
У меня сжимается сердце, потому что перед произведениями искусства я
испытываю такое же благоговение, как мусульмане перед могилой Пророка и его
Кораном. Для меня произведение искусства так же свято, как для них Мекка, и
чем старее оно, тем более святым становится. Впрочем, любой предмет Прошлого
для меня свят. Ископаемое, пергамент, стертая монета, всякое свидетельство
того, чем мы были, что делали. Прошлое будит мое любопытство сильнее, чем
Будущее, и я никогда не устану утверждать, что Будущее - это только
гипотеза, вероятность, предположение, то есть - нереальность. В крайнем
случае это надежда, которую мы пытаемся воплотить через мечты и фантазии.
Прошлое, наоборот, - это уверенность, конкретность, установленная
реальность, школа, без которой нам не обойтись, поскольку, если мы не знаем
Прошлого, мы не понимаем Настоящего и не можем повлиять на Будущее, повлиять
на него мечтами и фантазиями. Кроме того, всякая вещь, пережившая Прошлое,
ценна в моих глазах, потому что заключает в себе иллюзию вечности. Она
олицетворяет победу над временем, которое истощает, и убивает, и сводит на
нет. Она внушает надежду на то, что победа над Смертью возможна. И так же
как культовое чудо Стоунхенджа, как дворец Миноса в Кносе, как пирамиды со
сфинксами, как Парфенон, как Колизей, как столетняя черепаха или
тысячелетнее дерево, например, величественная секвойя в Сьерра-Неваде, двое
Будд Бамиана давали мне все это. Но преступники, но вакили мотавакили
разрушили их. Убили их.
У меня сжимается сердце, когда я думаю, как хладнокровно они убили их,
с каким холодным прагматизмом и удовольствием они совершили эту низость.
Если помнишь, они действовали не в порыве бреда и не во внезапном и
сиюминутном припадке слабоумия. В свое время, в 1951 году, вопреки здравому
смыслу маоисты разрушили Лхасу. Как пьяные буйволы, ворвались в монастыри,
во дворец далай-ламы, сожгли тысячелетние пергаменты, разбили вдребезги
тысячелетние алтари, разорвали тысячелетние ризы, расплавили всех золотых и
серебряных Будд - да будет им стыдно ad saecula saeculorum, amen, во веки