"Ханс Фаллада. Волк среди волков [H]" - читать интересную книгу автора

познания, вынесенные из кадетского корпуса, были достаточно скудны. А если
сам он не мог объяснить, он брал ее с собой, и они шли вместе куда-нибудь
в большую библиотеку, и там он отыскивал нужную книгу и читал. Она сидела
рядом совсем тихо, держа перед собой какую-нибудь книжицу, в которую,
однако, не смотрела, и торжественно-смущенным взглядом обводила большой
зал, где люди сидели так тихо, осторожно перевертывая страницы, так тихо,
точно двигались во сне. Ей всегда словно сказкой казалось, что вот она,
неприметная продавщица, незаконнорожденная, едва не попавшая в омут, могла
теперь ходить в такие места, где сидели образованные люди, не имевшие,
конечно, никакого представления о той грязи, с какой ей пришлось так
близко познакомиться. Никогда она не осмелилась бы прийти сюда одна, хотя
стоявшие по стенам - и молча тут терпимые - фигуры нищих доказывали ей,
что люди ищут здесь не только премудрости, но и тепла, света, чистоты, а
также и того, чем веяло и на нее от книг: торжественной тишины.
Когда Вольфганг прочитывал нужное, они опять выходили на улицу, и он
разъяснял ей то, что узнал. Она его слушала и тут же все забывала или
запоминала, да неправильно, но важно было не это. Важно было, что он
принимает ее всерьез, что он в ней видит что-то еще, а не только тело,
которое ему нравится, с которым ему хорошо.
Иногда, когда ей случалось, не подумав, что-нибудь сказать, она,
подавленная собственной глупостью, воскликнет, бывало:
- Ах, Вольф, я такая дура! Учусь и ничему не могу научиться! Я так
навсегда дурой и останусь!
Но и тут он не смеялся над такими ее возгласами, а выслушивал их с
ласковой серьезностью и говорил, что по существу, конечно, безразлично,
знает ли человек, как делается сыр. Все равно, знать это лучше сыровара
человек не может. Глупость, полагает он, совсем другое. Вот когда человек
не нашел, как устроить свою жизнь, когда его ошибки ничему его не научили,
когда он постоянно без нужды раздражается из-за всякой ерунды и притом
отлично знает, что через две недели сам обо всем позабудет, когда он не
умеет обходиться с другими людьми, - вот это да, это, пожалуй, настоящая
глупость! Истинный образец такой глупости представляет его мать: пусть она
и начитанна, и опытна, и как будто бы умна, а все ж таки - из слепой
любви, из убеждения, что все на свете знает лучше всех, из желания водить
его, как маленького, на помочах - все ж таки выгнала сына из дому, а ведь
он в самом деле и терпеливый и обходительный человек. (Так говорил он.)
Она, Петра, глупа?.. Да ведь они ни разу не повздорили, и хоть у них
частенько не бывает денег, их дни от этого не становятся тяжелыми, а лица
злыми и угрюмыми. Глупость?.. Ну, а как ее понимает Петер?..
Так же, конечно, как Вольф. Тяжелые дни? Угрюмые лица? Они вместе
прожили чудеснейшие дни своей жизни, лучших и быть не может! В сущности ей
все равно, глупа она или нет (что она умна, о том, вопреки всем его
разъяснениям, не могло быть и речи), раз она ему мила и он принимает ее
всерьез...
Тяжелые дни - нет, в самом деле она за свою недолгую жизнь и особенно
за последний год хорошо узнала, что дни, когда нет денег, в самом деле
могли не быть тяжелыми днями. Именно в это время, когда все билось в
лихорадке и каждый день рвалось за курсом доллара, когда почти все мысли
вертелись вокруг денег, денег, вокруг цифр, вокруг бумажек с печатного
станка, бумажек, на которых все больше нарастает нулей - в это именно