"Джорджо Фалетти. Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)" - читать интересную книгу автора

вернисаже, куда вытащил его владелец галереи Лафайет Джонсон. Где-то на
Бродвее, кажется. Это была фотовыставка журналистки, проведшей года два в
каком-то диком уголке Африки и теперь пытавшейся выдать тамошнюю природу за
не отравленный цивилизацией рай. Но Джерри наметанным глазом подметил
любопытную схожесть африканских фетишей с коренными, американскими, что
объясняется вынужденным использованием одних и тех же материалов - шкур,
костей, цветных камешков. И там и тут желание покрасоваться.
Единственное отличие - нет бахромы на одежде. Впрочем, бахрома
изначально придумана для того, чтобы дождь стекал по одежде, а зачем бахрома
там, где почти не бывает дождей?
Он долго слонялся среди лиц, голосов и платьев без всякого желания
узнать, кто есть кто и что есть что. Чувствуя себя непроницаемым, он
проходил сквозь невидимую стену слов, которую воздвигают люди в иллюзии
общения. Немного погодя начала рассеиваться эйфория от таблетки экстази,
которую он принял перед выходом из дому. Обычно Джерри вечерами таскался по
злачным местам Манхэттена, а этот вернисаж, разумеется, не входил в их
число.
- Вы Джерри Хо?
Он обернулся на голос и увидел перед собой существо женского пола,
настолько серое, что, казалось, целиком сделано из вигони, если не считать
размалеванного ярко-красной помадой рта. Джерри вспомнились старые
черно-белые фотографии, где для эффекта раскрашивали какую-нибудь одну
деталь. В глазах женщины блестело восхищение под стать помаде на ее губах;
это был второй красочный факт ее биографии, состоящей сплошь из серого.
- Выбирать не приходится, - пожал он плечами, отводя взгляд.
Женщина не почувствовала его нарочитой отстраненности. Она шла своей
дорогой, похоже, по примеру окружающих, влюбленная в собственный голос.
- Я видела ваши работы. Была на последней выставке. Это было так...
Джерри так и не узнал - как понравилась женщине его последняя выставка.
Он смотрел на кроваво-красный рот, не слыша слов, и в кадрах немого кино,
которое отражалось в ее глазах, высмотрел мысль. А мысль, как и всякое
благословение, должна рядиться в ритуальные одежды.
Он схватил ее за руку и потащил к двери.
- Если вам нравятся мои работы, поехали со мной.
- Куда?
- Создавать новую.
Выйдя на улицу в поисках такси, они прошли мимо витрин
"Дин-энд-Делука", продовольственного магазина с ценами "Тиффани". Джерри
начал смеяться. Вспышкой в мозгу сверкнул сюжет одной из африканских
фотографий и не покидал его, пока он катил перед собой тележку, полную
снеди.
Такси затормозило по взмаху руки безымянной Меридит, и ему не пришлось
объяснять причину своего смеха.
Джерри вспоминал пассивную покорность женщины, когда он велел ей
раздеться, и экстаз - когда начал обмазывать ее краской. Каким-то образом
она поняла, почувствовала выделенную ей роль и взяла себе в сообщницы
тишину.
А теперь она стала шуршанием душа. Искусство, переваренное холстом,
теперь испражняется в сток ванны. Джерри спросил себя, не ценнее ли цветные
экскременты, которые втягиваются в эту воронку, того, что он сейчас творит.