"Джорджо Фалетти. Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)" - читать интересную книгу автора

ловить меня на крыше.
Морин затрясла головой и сделала вид, что надулась. А он поднялся и,
как был, голый, подошел к окну. Она залюбовалась его худощавым и гибким
телом, которое вполне могло принадлежать артисту балета или гимнасту. На
фоне окна он казался темным силуэтом в оправе кудрей, развевавшихся от того,
что он вертел головой, лениво разминая затекшие мышцы шеи. Вот он, настоящий
Коннор Слейв, живое воплощение тени, подумала Морин. Он принадлежал к той
категории людей, которых нельзя оценить неточным и субъективным эстетическим
мерилом. Он весь лучился обаянием, составленным из цвета, формы и движений
тела, лица, волос.
Морин, тоже совсем голая, спрыгнула с постели и обняла его сзади.
Вдохнула запахи музыки, мужчины, их обоих, и к этой смеси запахов
присоединился дерзкий, самолюбивый аромат римской весны. В этот миг Морин
была счастлива и беззаботна, несмотря ни на что.
Она склонила голову ему на плечо и продолжила наслаждаться маленьким
чудом соприкосновения их тел. Ей нравилось представлять, что некий
гениальный сводник и алхимик нарочно сотворил элементы их эпидермиса,
притягивающиеся друг к другу. А потом терпеливо дождался их встречи, чтобы
понаблюдать успех своего творения. Свою торжествующую улыбку он вложил им в
уста. Они целомудренно скрывали от мира свое взаимное восхищение, но Морин
поневоле содрогалась от наслаждения при каждом объятии, заключавшем в себе
то совершенство, которое могло быть создано только случайностью.
- Я давно хочу тебя спросить.
- Спроси.
- Как пишутся песни?
Коннор ответил, не оборачиваясь, и ей показалось, что голос его донесся
из облитой солнцем, открывавшейся в окне панорамы:
- Этого не объяснишь. Довольно странное ощущение. Сначала нет ничего, а
может быть, есть, но глубоко запрятано где-то в темном закоулке - лежит и
ждет, когда его вытащат на свет. Не знаю, что испытывают другие. Ко мне
песня приходит без предупреждения, откуда-то изнутри, и хотя я ее пока не
знаю, но уже не могу без нее жить. Нам кажется, что мы их сочиняем, а на
самом деле они полностью подчиняют себе нас. Это как...
Он обернулся и взглянул на нее так, будто лишь сейчас нашел единственно
верное объяснение. И произнес, выдохнул одними губами:
- Написать песню - это как влюбиться, Морин.
С момента первой близости она упрямо отмахивалась от формулировки их
отношений, боясь, что существительное или прилагательное придадут этой
истории вещественность, которой в ней нет. Но когда он прибавил к своей
фразе ее имя, женщина вдруг ощутила слабость во всем теле и наконец решилась
на мысленное определение: любовь.
Они стояли обнявшись и смотрели, как солнце золотит открыточный Рим,
составленный из красных крыш и голубого неба. Морин жила на улице
Польверьера, на последнем этаже старого дома, в квартире, принадлежавшей еще
ее деду. Заново отделанное жилище превратилось в роскошный двухэтажный
аттик. С террасы, занимавшей часть крыши, открывался головокружительный вид
на весь Рим до самого горизонта. Вечером можно было ужинать, не зажигая
света, при одних лишь отблесках золотого ореола, окружающего Колизей.
Коннор повернулся к окну, не выпуская ее из объятий.
- Почему нигде в мире не испытываешь такого ощущения?