"Юлий Файбышенко. Кшися" - читать интересную книгу автора

На другой половине сада носилась возбужденная жена Стефана Мария.
Прикладывая руку к глазам, она что-то высматривала внизу, там, где
начинались городские улицы.
Я пришел домой, сел и занялся старыми книгами, которых здесь у отца
было много. Особенно красивая книга называлась "Золотой век". В ней были
иллюстрации, где щеголеватые дворяне с лентами и орденами на мундирах
преклоняли колени пред толстой, осанистой женщиной в платье до самой земли,
с короной в волосах. Это была Екатерина. Я стал читать. Роман был из времен
Пугачева. Читалось легко. Пришла мама, стала о чем-то спрашивать, но я дошел
до поединка, на котором предательски был убит молодой Голицын, и оторваться
не мог, потому что вокруг сплошь отблескивали шпаги, слышался их звон, и
молодой князь уже падал, пытаясь вырвать завязшую в груди сталь клинка.
Пришел отец. Я продолжал читать, но хоть одним ухом старался слушать,
потому что отец всегда рассказывал о чем-нибудь интересном.
- Там во дворе, - отфыркиваясь и посмеиваясь, говорил он, моясь под
умывальником, - эти "щирые" гуляют, а в саду идет скандал. Пришел Стефан под
хмельком и пытается оправдаться перед Марией, а той Кшиська рассказала, что
выследила Стефана с какой-то женщиной. Ну и девчонка! Маленький демон. Наш
Толька, кажется, с ней подружился. По-моему, напрасно. Уж очень она мудра.
Не по возрасту.
- Дитя войны, - сказала мать, вздохнув. - Сирота. Как ей быть другой?
- Все это верно, - сказал отец. - Только от нее лучше быть подальше.
- Ничего, - сказала мама, видимо поняв, что я слышу. - Он у нас
взрослый мальчик, сам разберется.
Я читал книгу и мотал все это на ус. Так, значит, Стефан не отец
Кшиськи. Тогда зачем она кинулась его выслеживать? Нет, чудная она все-таки.
Отец посмотрел, что я читаю, покачал головой.
- Пора тебе взяться за книги о нашем крае, - сказал он. - Что, к
примеру, ты знаешь о городе, в котором живешь?
Знал я мало и прямо сказал об этом отцу. Тогда он стал рассказывать о
том, как в давние времена сшибались здесь разноплеменные отряды, кипели
жаркие битвы, и не было такого года, чтобы не скрещивались на этом "пятачке"
земли сабли польских шляхтичей, украинских казаков, татарских наездников. О
том, как полыхали здесь казацкие бунты и веками наслаивалась, подогревалась
национальная рознь.
Зато в тридцать девятом в нашем городе то и дело вспыхивали забастовки
и шли тогда в одних колоннах на демонстрациях против панской власти и
украинцы, и поляки, и русские.
Мы бы еще долго так проговорили, но мать заставила сесть обедать.
За это время за окном начались песни. Сначала это были лирические,
задумчивые песни степной Украины. В них были и стон, и жалоба, и надрыв, но
была и бодрость, и энергия, и вера. Потом запели "Вие витер", потом
"Заповит". Петь эти хлопцы умели. Высоко-высоко кружил тенор, к нему со всех
сторон слетались подголоски, глухо и низко нажимали басы.
- Как поют! - качала головой мама. Отец ничего не ответил, прихлебывая
суп, потом встал, прошел к письменному столу, вынул "вальтер" и сунул его в
карман галифе.
- Тут каждое воскресенье с песен начинается, - сказал он и сел.
В это время тональность переменилась. Теперь пели уже по-иному, громко
и напрягая голоса, с явственно ощутимой угрозой.