"Юлий Файбышенко. Кшися" - читать интересную книгу автора

высоко, и от земли под яблонями загустел душный тяжелый и терпкий запах,
неподвижно стыла листва, и лишь изумрудные жуки, отсвечивая тяжелым золотом,
когда попадали в струю света, низко и лениво пролетали над землей. Около
дома с нашей стороны сада стоял глубоко врытый в землю стол и вокруг него
скамьи. Доски, нагретые солнцем, лучились свежим тесом. Вишневые деревья
опрокидывали на стол резную прохладную тень. Повсюду с квохтаньем бродили
толстые индюшки с фиолетовыми обвисшими щеками. Индюк, важный и пестрый, как
магараджа, скосил на меня малиновый гневный глаз. Я швырнул в него земляным
комом, погрозил ему, отлетевшему с воплем, кулаком и пошел дальше в сад.
До самой монастырской стены, высоко подняв нагруженные плодами ветви,
тянулись старые яблони, вскидывали вверх грузные кроны груши, а сбоку от них
начиналось целое королевство сливовых деревьев - и каких же здесь только не
было слив: и лиловые, и черные, и синеватые, и фиолетовые - зрелые до того,
что таяли на зубах немыслимым сладостным ароматом, и еще зеленоватые,
твердые, окислявшие рот, словно ты проглотил целую ложку уксусной эссенции,
и я скоро просто утонул в этом саду, захлебнувшись изобилием красок, запахов
и плодов.
Я - дитя среднероссийского города с его старинным центром и деревянными
окраинами, где тоже порой заборы гнутся под блаженным грузом яблоневых
веток, но нам, отважной ребятне из пятиэтажных корпусов, это перепадало лишь
после долгого труда ночных налетов, когда, набив пазуху яблоками, бешено
несешься к забору под настигающий крик хозяина или остервенелый хрип
спущенного цепника и потом, перелетев забор и промелькав галопом три-четыре
квартала, вдруг с горестью обнаруживаешь, что зря было сломано столько
веток, что зря дотесна загружались карманы и пазуха - добыча просыпана,
растеряна во время бегства. Конечно, в наших дворах, полных угольной пыли,
лязга котельной, мусорных куч и свиста голубятников, хватало и других
удовольствий: драк, сражений на "шпагах" из ореховых прутьев, сумеречных
рассказов о всяких страшных приключениях, и все-таки как мог я не ошалеть в
здешнем раю, в этой щедрости солнца, зелени и плодов! Ведь до этого дня все
мои двенадцать лет были только предвестием встречи с таким садом. Вот почему
через час, до оскомины наевшись слив и вишен, пьяный от сладости во рту и
неисчислимых запахов, пронзавших меня до самых ребер, я задремал в тени
сливовых деревьев под тонкое пение мух. Парила земля, и сквозь дремоту я
чувствовал, как покачивается надо мной слива. Какая-то упрямая мука начала
ползать по моему носу, я дунул, муха не слетела, я мотнул головой, щекотка
не унялась, стало до того невыносимо, что я встряхнулся и сел.
Передо мной с тонким прутиком в руке стояла давешняя девочка с
пепельными волосами, раскинутыми по плечам. Синие глаза щурились от солнца,
а вместо красивого кремового платья, которое было на ней утром, теперь все
ее небольшое ловкое тело облегал купальный костюм.
- Ты чего? - спросил я.
- Ты-и кто-о? - она смотрела на меня в упор дерзкими синими глазами, ни
следа утреннего благонравия не было на этом вызывающем лице.
- А ты кто? - спросил я, поднимаясь.
- Я Кшися, - сказала она, - а про тебя я знаю. Ты приехал вчера к
своему татусю и теперь будешь жить здесь. Так?
- Так, - сказал я.
- Но если будешь спать в саду без разрешения, я тебя буду бить, -
сказала она и зло уставилась на меня синими глазами, - чу-е-ешь?