"Юлий Файбышенко. Кшися" - читать интересную книгу автора

власти. А знаете вы, любезная пани, кому то был памятник?
- Это как раз я и хотела узнать, - сказала мама.
Она прижалась к плечу отца и смотрела на старика.
- То был памятник Францу-Йозефу, - с польским акцентом говорил старик,
по-прежнему по-индюшьи кося глазом на нас.- Императору Францу-Йозефу, -
пояснил он. - За что так не понравился новой власти старый австро-венгерский
император, позвольте у вас спросить, панове? Может быть, за то, что он был
тихим правителем: при нем не было насилий и грабежей... И он очень любил
животных.
- Этот тихий правитель был среди тех, кто начал первую мировую войну, -
сказал отец, - и в ней погибло десять миллионов людей.
- Проше пане, не говорите так, - сказал старик. - Он не начинал ее. Он
не смог удержать ее, как джинна в бутылке, но он не начинал. Он был добрый
человек. Позволено будет сказать это уважаемому пану. Он был просто добрый и
грустный человек на престоле, а это так редко.
- Не знаю, для кого он был добрым, - сказал отец, поворачивая меня за
плечо, чтобы идти, - К бедным, по-моему, он особенно добрым не был.
- Он был добрым к людям, позволено будет сказать пану, - дребезжал нам
вслед старик, - и еще к лошадям. И к собакам тоже, - уже издалека долетало к
нам.
Мы снова вышли на аллею. Впереди опять виднелись силуэты: военный и
девушка медленно шли к кинотеатру.
- Кем он мог быть, этот старик, - вслух размышляла мать, -
преподаватель гимназии? Бывший помещик? Рантье?
- Просто бывший человек, - сказал отец. - Ему было хорошо в прошлом,
нам хорошо теперь. Поэтому мы не поймем друг друга.
- А нам хорошо, Алексей? - спросила мама. Я еще только осмысливал
вопросительный тон этих слов, когда впереди на аллее мелькнули тени,
застучали сапоги, высоко и пронзительно вскрикнул девичий голос.
У меня ноги приросли к земле. Мать рядом тихо ахнула, а отец, вырвав из
кармана свой "вальтер", уже бежал к куче ворочающихся впереди тел.
- Стой! - крикнул он, и дважды треснуло. Я вцепился в руку матери. Но
она, волоча меня, уже тоже бежала по аллее, крича:
- Алеша! Алеша! Остановись!
Кучка на аллее мгновенно брызнула в разные стороны, и, когда мы с
матерью подбежали, отец уже поднимал плачущую девушку, а ее спутник, найдя
на земле сбитую фуражку, отряхивал себе колени и что-то бормотал.
- Что они сделали с вами? - спрашивал отец.
- Та нэ зна-ю! - рыдала девушка. - Як звири налетилы.
- Били вас? - трясла ее за плечи мать.
- Ударили по лицу! - плакала девушка, размазывая по щекам пудру и
слезы. - За что? Бандюки клятые!
- А у вас что случилось? - спрашивал отец военного.
Тот растерянно улыбался. Даже в сумраке видно было, что он очень
молодой, лет девятнадцати-двадцати.
- Ударили по голове, сшибли, - морщась, бормотал он, - это, верно,
из-за Ганны. Мне говорили наши, что могут быть осложнения...
Ганна уже утирала лицо платком и подкрашивала губы.
- Як ти шуликы, - говорила она матери, - до всього воны дило мають: и
дэ ты, и хто ты, и хто з тобою!