"Юлий Файбышенко. Розовый куст " - читать интересную книгу автора

- Понял! - сказал, не сгоняя с лица привычной улыбки, Гонтарь. - Кое в
чем убедительно, папаша. Но вот как ты меня научишь их любить, когда я три
года убивал на фронте их защитников и сам дважды валялся по лазаретам от их
буржуйских свинцовых подарков? И как мне ты прикажешь к ним относиться,
когда я возвращаюсь с фронта героем, я, в прошлом телеграфист Гонтарь, а
теперь комвзвода Красной Армии. Я победил! Встречайте меня с оркестрами! А
что я вижу, победивши толстопузых во всероссийском масштабе? Я вижу, что
вокруг меня швыряют деньгами - они! На работу берут, а то и не берут - они!
Самые удачливые - они! Уж не за их ли удачу я дрался?
- Я у тебя одну только логику сознаю, - сказал задумчиво, затягиваясь,
Потапыч, - логику неудачника. Временно ты неудачник, Гонтарь. И это тебя
тревожит. И правильно тревожит, потому что крепость любого строя и
устойчивость любого государства в конечном итоге определяется тем,
удачниками или неудачниками осознает себя самая активная часть населения. А
у нее, как я вижу, иной взгляд на вещи, чем у тебя. Но скажи мне, а чего
лично ты, собственно бы, хотел? Высокого поста? Зажитка? Капитала?
- Я? - переспросил Гонтарь. - Философ ты, как я погляжу, папаша. Хотел
бы я семьи, вот чего, - он вдруг стал серьезен, - сына бы я хотел. Чтоб на
руках его носить, нянчить, французской борьбе учить и верности революции.
Вот чего бы я хотел. А семьи я завести пока не могу, потому что на нашу
получку можно только голубей кормить, и то не каждое утро.
Они замолчали.
Гонтарь что-то яростно насвистывал за своим столом. Лицо у него было
расстроенное. Обычная улыбка куда-то пропала.
- Стас не заходил? - спросил Климов.
- Заходил, - кивнул Гонтарь, с радостью отвлекаясь от своих мыслей. -
Поговорили. Что-то, Витя, не нравится мне Стас.
- А что такое? - удивился Климов.
- Понимаешь, цветы эти... Конечно, хорошо... Но какое-то это
болезненное. Мы сегодня толковали. Я говорю: "Ты, Стас, предмет увлечения
нашел какой-то стариковский. Я понимаю, красивое дело цветы, но ты ж
молодой - девушки нужны, любовь". Он так, знаешь, горько улыбается.
"Любовь, - говорит, - дело тяжелое. Неохота увязать. Кто, - говорит, - меня
полюбит, такого хлюпика? Это тебе, - говорит, - о любви самое время думать.
А у меня, кроме мировой революции, невесты нет и не предвидится".
- Странный он бывает, - сказал Климов, вспоминая Стаса, - от женщин
действительно бежит, как Клемансо от красного флага. Не верит в себя, самоед
несчастный. Но вообще, Мишка, он, знаешь, по-моему, живет в ожидании случая.
Готовит себя к геройской смерти за дело пролетариата.
- Все к этому себя готовим, - неожиданно серьезно сказал Гонтарь. -
Только подвиги в армии совершают. А мы с такой мразью имеем дело, что, как
тут ни рискуй, какой там подвиг...
- Я вот о чем все время думаю, - сказал Климов. - Есть ли все-таки в
человеке какая-нибудь преступная наследственность? Или врет все Ломброзо?
Смотришь на блатных - сколько из них могло бы людьми оказаться, если б не
война, не голод, не гибель матери, да мало ли что другое. В человеческих
условиях были бы людьми.
- Эх, - сказал Гонтарь, - я про Клембовскую-то зря так, конечно,
говорил. Хорошая девчонка. И красивая. Что-то есть в лице... Благородство,
что ли. Она, по-моему, с бывшей нашей секретаршей Шевич дружит... Попадись