"Шарль Эксбрайя. Ночь святого распятия" - читать интересную книгу автора

- Так вы ж и так все знаете... На Сьерпес я принял вас за иностранца и
решил, что вы согласитесь дать мне немного денег, если я предложу показать
вам Севилью... Но я в таком состоянии, что не осмеливался подойти... Думал,
вы сочтете меня пьянчужкой-попрошайкой...
Выглядит правдоподобно. Само собой, я мог бы предложить ему
кругленькую сумму в обмен на имя поставщика, но заранее уверен в отказе. В
Европе, как и в Штатах, несчастные никогда не назовут своих мучителей,
боясь не найти другого торговца отравой. А кроме того, для меня это значило
бы выдать себя с головой - парень ведь сразу понял, что я не колюсь, не
нюхаю кокаин и не курю марихуану. Ладно, пусть идет на все четыре стороны.
Может, это и глупость, но я слишком рад уцепиться за слабую надежду, что
банда еще не знает о моем присутствии в Севилье... Да и как бы они могли об
этом проведать?


***

Ла Пальма залита ослепительным солнечным светом, и все контуры и тени
поразительно отчетливы. Меня переполняют легкость и веселье. Причин -
множество, но все они уходят корнями глубоко в прошлое. Однако любовь и
память способны творить чудеса, и время вдруг обращается вспять, так что я
даже слегка задыхаюсь. Нагруженные тяжелыми корзинами женщины торопливо
возвращаются домой с рынка. Мужчины посреди площади вступают в громогласные
беседы, другие, подпирая стены домов, молча наслаждаются теплом и светом
этого чудесного весеннего утра. Детишки играют в бой быков, и я
останавливаюсь, восхищаясь изяществом движений, природной грацией и тем
священным трепетом, что превращает юнцов в истинных служителей древнего
благородного культа. На меня они обратили внимание, только услышав
приветственные возгласы "Оле!". И, почувствовав во мне благодарного
зрителя, дети снова стали детьми, а потому тут же окружили меня и стали
клянчить деньги. Мелочи у меня не оказалось, и я, поманив парня, только что
изображавшего матадора, дал ему пять песет - пусть разменяет банкноту и
поделится с приятелями. После этого мне не без труда удалось отделаться от
горячих изъявлений благодарности.
Войдя в "свой" двор, я, сам того не замечая, вычеркнул из памяти два
десятилетия, и, появись в окне квартирки первого этажа моя мать и прикажи
она мне поторопиться в бакалейную лавку, я бы не особенно удивился. Проходя
мимо закутка, где некогда трудился сапожник, мой учитель во всем, что
касается андалусской тавромахии (то, что мне известно о быках и тореро, я
услышал именно от него), я невольно крикнул:
- Buenos dias, tio Paco <Добрый день, дядюшка Пако! (исп.). - Примеч.
перев.>!
Но на пороге лавчонки старого Пако появилась огромных размеров дебелая
матрона, и это вернуло меня к действительности. Женщина с любопытством
оглядела меня с ног до головы.
- Вы кого-нибудь ищете, сеньор? - спросила она.
Я объяснил, что много лет назад жил в этом доме, а там, где она стоит,
когда-то работал мой друг сапожник по имени Франсиско Альгин, которого все
называли Пако. Женщина долго чесала в затылке.
- Да помер он, Пако-то... - наконец сказала она. - В день Всех Святых