"Иван Иванович Евсеенко. Седьмая картина " - читать интересную книгу автора

Он был всегда таким: тихим, спокойным и угрюмым, как был, наверное, в
жизни и Василий Иванович Суриков. Одиночество никогда его не угнетало...
Но в последние годы угрюмость Василия Николаевича становилась все более
и более заметной и все более и более тяжелой. Причина тому была одна: новая,
седьмая, картина ему никак не давалась, хотя Василий Николаевич несколько
раз делал, как ему казалось, удачные эскизы, набрасывал в карандаше всю
композицию и даже брался за масло, но потом все очищал и вымарывал.
Замысел ему представлялся ничтожно мелким, незначительным, не идущим ни
в какие сравнения с предыдущими его замыслами, такими простыми и
естественными в своей основе, но такими единственно верными.
Десять лет неудач во многом переменили характер Василия Николаевича: он
стал не только угрюмым и замкнутым, но и раздражительно-вспыльчивым по
любому, самому ничтожному поводу. Общаться с ним было тяжело, а временами
так и просто невыносимо, и его год за годом оставили последние, казалось,
такие надежные и верные друзья. Вначале Василий Николаевич лишь обрадовался
их уходу, грешным делом, думая, что картина у него не получается именно
из-за этих ложно преданных друзей, которые во время работы незримо
присутствуют у него за спиной, надоедливо, с мефистофелевской ухмылкой
вопрошают: "Ну как сегодня, есть сдвиги?" Выходило, что он как бы работает
для этих друзей, чрезмерно дорожит их мнением, словно они главные заказчики
и ценители его искусства.
Но работа над полотном не сдвинулась с места и после того, как Василий
Николаевич остался совершенно один, всеми брошенный и забытый. Прежде так
любимое им одиночество теперь не приносило никакой отрады, и он временами
искренне начинал сомневаться в справедливости пушкинских строк: "Поэт, живи
один...".
Вдобавок ко всем его духовным страданиям и бедам добавились еще
страдания и беды чисто физические, низменные, которых он в былые годы
никогда не знал и не испытывал. От рождения Василий Николаевич был человеком
выносливым, крепким, весь в покойных отца и мать, людей деревенских,
закаленных суровой среднерусской природой, - а тут вдруг начали одолевать
его болезни, и особенно одна, с завидным постоянством повторяющаяся через
довольно короткие промежутки времени: в груди, в дыхании у него начинались
подозрительные перепады, пустоты, сердце при этом билось учащенно, но тоже с
перепадами, словно собиралось вот-вот остановиться. Врачи советовали ему
съездить в Кисловодск или в какой-нибудь местный санаторий подлечиться,
настоятельно рекомендовали переменить образ жизни, усилить питание. Но все
эти рекомендации и советы лишь раздражали Василия Николаевича. Он давно уже
не имел никакой возможности съездить в самый захудалый провинциальный
санаторий, в Дом творчества художников или в пансионат; не мог Василий
Николаевич и усилить питание, закупить в мизерно-минимальных количествах
необходимые лекарства. Он впал в крайнюю, постыдную нищету, и теперь у него
часто случались дни, когда в доме не было даже хлеба, спичек и соли.
Конечно, Василий Николаевич мог легко выйти из создавшегося положения -
продать кое-какие эскизы и наброски к старым своим, знаменитым картинам
(цена этим эскизам и наброскам была немалая, и покупатели бы легко нашлись,
хоть в России, хоть за границей), но, во-первых, ему было безумно жаль
расставаться с ними, единственными теперь напоминаниями о прежних его
успехах; а во-вторых, Василий Николаевич меньше всего хотел, чтоб
злонамеренные, бродящие о нем по городу слухи еще больше усилились и чтоб