"Александр Евсеев. Перевалы (Сб. "Необычные воспитанники")" - читать интересную книгу автора

своего не выдавать... Но вскоре мы опомнились. Какой же он свой? Чужой, да
еще дважды чужой: товарищей обокрал и недоверие посеял не к себе одному, а
ко всем коммунарам. Порешили сначала с друзьями посоветоваться, а потом уж
сообщить Назарову или Кузнецову. И принять их решение.
Друзья с нами согласились. Пошли к Назарову. А он и слушать не стал.
"Коммуна, - говорит, - ваша? Ваша! Вот вы и решайте. Как решите - так и
будет..."
Опять мы струхнули. Думали, что парень тот, который инструменты утащил,
скрываться станет. А коммунары, по старой памяти, толковище ему сделают.
Но ничего подобного не случилось. Чекисты крепко поработали, и коммунары
иными стали, начисто порвали с блатным прошлым. Да и преступник на другой
же день объявился, сам пришел.
Суд был. Не настоящий, конечно. Общее собрание Болшевской коммуны. Но и
прокуроры нашлись, и защитники. Одни предлагали парня нк много ни мало -
расстрелять. Как предателя, показавшего свое насквозь гнилое нутро. Другие
считали, что надо его простить, потому как сам пришел и, значит, осознал
свой проступок. А парень стоял ни жив, ни мертв.
Страшное это дело - суд товарищей, где каждый откровенно высказывается,
не оглядываясь на законы.
Такое услышал человек о себе, что наверняка любые суды и приговоры ему
бы детским лепетом показались. Ну, понемногу страсти улеглись, и собрание
решило: в тюрьму. Как обманувшего доверие и совершившего кражу. А из
коммуны исключить. Так верите ли: слова о тюрьме выслушал спокойно, а как
прозвучало это "исключить" - заплакал. Взрослый человек, жизнью битый, а
не выдержал. Ну, увидели та кое и добавили к решению слова: снова принять
в коммуну, если придет с хорошей характеристикой и обещает впредь ничего
чужого не брать. Спросили его: согласен ли с таким решением? "Согласен, -
говорит, - спасибо, братцы..." Фамилию его я не называю, потому что через
год с небольшим он вернулся в коммуну и впоследствии стал очень хорошим,
уважаемым человеком...
Жизнь в коммуне день ото дня становилась все интереснее. Складывались
настоящие рабочие традиции, люди гордились своим трудом. Самыми первыми
были у нас умельцы, мастера своего дела. А какие люди приезжали в Болшево!
Прославленные чекисты были у нас частыми гостями, да и не только они. Нас
посещали Ворошилов и Буденный, а Горький имел звание почетного коммунара,
жил у нас по неделе и больше.
Я продолжал работать на фабрике, играл в оркестре. Освоил нотную
грамоту, мог прочитать с листа любую мелодию. Играл почти на всех духовых
инструментах, но больше всего любил тромбон. Почему - и сам не знаю.
Возможностей у него ничуть не больше, чем у трубы, кларнета или фагота,
разве что диапазон звучания шире. Нравился мне этот инструмент, да и
только...
В 1936 году пришлось и мне расстаться с коммуной. Направили меня на юг,
в Белореченскую. Это недалеко от Туапсе. И как вы думаете, что я там делал?
Нипочем не догадаетесь. Участвовал в организации детской колонии для
беспризорников. Вот как повернулась жизнь!
Работали мы в основном на железнодорожных станциях. Подходит поезд - мы
к вагонным ящикам.
И извлекаем оттуда непредусмотренный груз, беспризорных ребят. Или из
порожних товарных вагонов.