"Лариса Евгеньева. Лягушка " - читать интересную книгу автора

слова - "мой". Отца она называет "мой". "Мой пришел... мой сказал... Мой!
Мой".
Это же с ума можно сойти. Отец - доктор наук, замдиректора
научно-исследовательского института, и Римма - недоучившаяся студентка!
Дважды ее отчисляли, дважды восстанавливали, а уж что творится у них дома
перед сессиями! Днем и ночью Римма пишет шпаргалки, отец что-то пытается
вдолбить в ее глупую башку. Римма рыдает: "Я все равно ничего не
запоминаю!" - и отец, махнув рукой, садится рядом с ней и тоже начинает
писать шпаргалки. А утром - пятак под пятку; кряхтя, влезает в какое-то
школьное еще платье, которое приносит на экзаменах удачу, Мурчик с ночи
закрыт в ванной, чтобы, не дай бог, не перешел дорогу, хотя как в квартире
определить, перешел кот дорогу или не перешел?
Однажды перед самым уходом на "счастливом" платье во всю спину
разошлась молния - ну так Римма в жару мучилась в кофте, только чтобы
остаться в этом платье.
"И все-таки, - думала Дина, - почему я сказала "Я тоже?!"
Утром на зарядке Дина лихорадочно вспоминала Лёкины перлы, чтобы
рассказать Марату, а он вдруг спросил:
- В теннис после завтрака сыграем?
Они играли после завтрака в теннис, у нее получалось так себе, и
Марат принялся ее учить. Ребята, которые ждали своей очереди, стали
шуметь, но Марат сказал: "Ша, граждане" - и они затихли. В теннис Марат
играл лучше всех, нос, однако, не задирал, не отказываясь играть даже с
самыми "калеками", что впервые взяли в руки ракетку, причем старался им
подыграть - пусть и у них появится какая-то иллюзия игры.
Дина моталась по площадке, словно загнанный заяц. Сердце колотилось в
совершенно неположенных местах, сразу в нескольких - в горле, в желудке, в
спине, даже в ушах. Легкие распирало от горячего воздуха и пыли, и все
время хотелось чихать. Глаза щипало от той же пыли, пота и солнца, в них
все время лезли растрепанные, влажные волосы. "Как корова", - подумала
Дина, с жутким топотом мотаясь по площадке и видя, как легко бегает Марат.
Надо было, конечно, швырнуть ракетку и уйти, но своей воли у Дины сейчас
не было. Словно она приклеилась к ракетке, и эта ракетка тащила ее за
собой, швыряла из одного конца площадки в другой.
- Хватит на сегодня, - сжалился наконец Марат.
Когда Дина, загнанно дыша, соображала, как бы по-незаметнее вытащить
из кармана довольно-таки серый платок, чтобы вытереть пыльное лицо, к ней
подошел Марат.
- Слушай, - сказал он, улыбаясь, - а тебя нужно гонять каждый день!
Смотри, какие щеки стали розовенькие, а то ходишь бледная. Хотя так тоже
ничего, - добавил он, - но, говорят, румянец - признак здоровья! И глаза
стали ярче, честное слово!
- А так... тебе не нравятся? - со смешком (вроде шутка) спросила она.
- Почему нет? Нравятся. Словно бледно-голубая акварель, красивый
цвет.
Она сунула ракетку в руки подошедшему Асланянцу и почти что убежала -
не хватало еще, чтобы Марат сейчас увидел ее лицо: теперь румянец пылал,
наверное, не только на щеках, но и на ушах, и даже на носу!