"Лариса Евгеньева. Лягушка " - читать интересную книгу автора

белесыми от страха глазами и бормотал заикаясь:
- Т-ты это... успокойся, а? П-перестань, а?
- Ребята, мы ведь ничего, правда? - суетился Асланянц, бросаясь то к
одному, то к другому. - Павлов, скажи! Я вообще в этом деле последний
человек! Сказали - пошли пошутим, ну и я.
Потом подбежал Сева и, став на колени, принялся щупать ее лоб. Уже не
рыдая, а лишь судорожно икая, Дина глядела в его зеркальные очки, видя
свое бледное, перекошенное, залитое слезами лицо.
- Перегрелась, - сказал Сева.


В голове было так тяжело и скверно, точно она и в самом деле
перегрелась. Все ушли на обед. Дина лежала на нерасстеленной кровати,
глядя в потолок.
Когда стихли голоса девчонок, она сияла со лба влажное, прохладное
полотенце и встала. Губы были спаленные и сухие, во рту тоже шелестело от
сухости, словно она ела песок. Ее сумка находилась, разумеется, у
кастелянши, там было немного белья и теплая кофта. "Заберут", - подумала
она равнодушно. Однако же в кармане кофты была трешка, которую на всякий
случай дал ей отец. "Перебьюсь", - подумала она снова. Мысли ворочались
еле-еле, тяжелые какие-то, ленивые. Конечно, в электричку можно сесть и
без билета, точно так же и в троллейбус. Дина никогда не испытывала судьбу
и не ездила без билета - было стыдно даже представить, как ее застукивает
контроль, как стыдят, спрашивают, из какой она школы... Но теперь было все
равно.
Из-под матраца Светы Савельевой она достала красный карандаш, которым
Света иногда наводила румянец, постояла, раздумывая, где бы написать, и
написала на подоконнике: "Я уехала домой". Потом достала Сэлинджера из-под
своего матраца и вышла.
Проходя мимо библиотеки, она все так же спокойно и не таясь подошла к
раскрытому окну и положила Сэлинджера на подоконник. Книга почему-то была
связана с ним, и не хотелось на нее даже смотреть. Что-то писавшая за
столом библиотекарша не подняла головы.
Везло Дине и дальше. Калитка была открыта - и ни человека. Она пошла
по узкой лесной дороге, и лишь, изгибаясь, дорога чуть свернула в сторону,
как исчез лагерь, стих лагерный шум, и Дина оказалась одна среди леса.
Среди зеленого храма. Так, выдрючиваясь, называла лес Римма. Но честное
слово, сейчас это определение казалось Дине не таким уж и глупым. Покой и
умиротворение были разлиты вокруг, а повсюду щебетала, звенела,
перекликалась, шуршала вечная, лесная, своя жизнь...
Но не было покоя у Дины на душе. Сначала зеленый этот храм вроде бы и
подействовал на нее, снял спазм, стоявший в горле еще с той
отодвинувшейся, казалось, на сто лет назад минуты, однако взамен этого
плаксивого, в любой миг готового взорваться рыданиями состояния
надвигалось другое: мрачное какое-то, хмурое и тяжелое. И лишь только за
редеющими деревьями мелькнула насыпь, а вдали послышался гудок электрички,
как это состояние оформилось в беспощадную и ясную мысль.
А он?! Так и будет жить себе да поживать? Вроде ничего и не
случилось! Ничего абсолютно?!
Но ведь случилось! Случилось! Он должен запомнить это на всю свою