"Александр Этерман. Мандарин" - читать интересную книгу автора

лет по-живому свидетельствующие о войне, и малевальщики стопятилетней
давности, вдруг ставшие знаменитостями... Они-то, по крайней мере для
обывателя, более чем живы, ибо он не только не присутствовал на их
похоронах, но даже не читал о них в газетах. Собственно, отчего не войти в
моду дряхлым и внушающим доверие старцем вроде тех, кто в молодости вел дела
в звонкой монете.
Н. встал, с трудом выпрямился и медленно обошел свою конуру. Как-то
можно сделать так, чтобы круглые окна приоткрывались и свежий воздух
проникал внутрь, но он забывал как и обдирал пальцы - надо бы все-таки
спросить. Не выходить же наверх проветриться. Да и ночью - он изо всех сил
вцепился пальцами в спинку бамбукового стула. В такой позе он и выслушал Б.,
всю его получасовую речь, иронически почтительную - ибо старые нотариусы не
испытывают большого уважения к деньгам.
Одно из четырех, даже трех, крупнейших наследств года. Н. подумал,
слегка посмеиваясь, что это еще не восточное богатство, - у него было явно
преувеличенное представление о Востоке.
Б. высказался весьма определенно. Вообще-то столь значительные
завещания обычно оспариваются, тем более, что мотивы покойного совершенно
неясны. И, кстати, деньги должны оставаться в семье, это древняя французская
традиция, закрепленная законодательно и восходящая к салическому праву, - но
он не будет злоупотреблять его вниманием, - к тому же почти всегда есть что
оспаривать. Отчасти для того, чтобы это предотвратить, отчасти просто в духе
эпохи правительство республики и провело закон, ограничивающий право граждан
распоряжаться своим имуществом после смерти. Прежде всего, он не может
лишить наследства жену и детей, - разумеется, вы бы и сами не согласились,
но в данном случае... - в данном случае их нет, тогда в игру вступают другие
наследники, а то и государство. Но наследников нет, родни - тоже. Поэтому -
Б. так и сказал - его настораживает не столько необычный характер завещания,
- чего не бывает, - а то, что его абсолютно никто не оспаривает и,
по-видимому, оно будет реализовано в полном объеме. Он тщательно проверил -
на авуары никто не претендует, такое ощущение, что покойный на протяжении
многих лет очищал их от долгов и претендентов, так что он, с одной стороны,
поздравляет Н., а с другой - он аж замялся - советует ему призадуматься, что
все это может значить. И если верно, что за все на свете приходится
расплачиваться, то ничто не обходится в итоге дороже, чем дармовщинка.
На обратном пути Н. с удовольствием - он и это запомнил - задержался
около пыльной, зеленоватого стекла витрины лавки восточных редкостей,
собственно, не таких уж редкостей, просто в те времена мало у кого в доме
стояли китайские диковинки. Разумеется, Н. было невдомек, что все это не так
уж и бесплатно. Он хотел купить китайскую вазу, превосходную, с неповторимым
рисунком, но чертовски похожую на сотни других, которая, однако, украсила бы
его салон или, лучше, лукообразную арку над окном, но, поддавшись внезапному
порыву, приобрел вместо этого несколько грошовых гравюр, сделанных черной
тушью на толстой желтой бумаге, - все это несмотря на то, что ваза матово
поблескивала и как будто напоминала, сколько она стоит. "Стало быть,-
подумал Н., - она обречена на успех". Он боялся обреченных.
И все-таки - если он ее не купил только оттого, что все они, как
счастливые семейства, похожи друг на друга, - он имел глупость подумать, -
то что же это? Разве не следует быть умнее? Так можно скомпрометировать
любой разумный поступок, а в частности, все подлинные китайские вазы