"Николае Есиненку. Алло, Тео! " - читать интересную книгу автора

гонконгский грипп, но даже о том, чтобы спуститься в аптеку за таблетками,
не могло быть и речи. Три дня он лежал, не вставая с постели, а когда на
четвертый день попробовал подняться, то чуть не упал. Он не мог держаться на
ногах от слабости, чаю - и того не мог согреть. К тому же он знал, что если
встанет, если хоть на мгновение сбросит одеяло, хвороба снова вцепится в
него, а с рецидивами лучше не связываться. Потому-то он и затаился под
одеялом, закутался во что только мог, да так и лежал, с трудом переводя
дыхание. Лишь на четвертый день, когда полегчало, он решился оставить свое
ложе и поглядеть, что же произошло в мире за минувшие трое суток. Первым
делом, конечно, следовало пойти на почту и позвонить Тео - попросить у него
прощения. Еще бы! Можно ли на целых три дня оставлять самого дорогого тебе
человека в неведении и замешательстве? Только представить себе, что его друг
передумал за эти дни! Да, он хотел тут же позвонить и сообщить Тео о своем
недомогании, которое, к счастью, уже прошло, но ты все же прости меня! Да,
хотя бы извиниться надо было, а об остальном (остальное были эти сотни и
тысячи мыслей и рассуждений, которые перемалывал он в бесконечные часы своей
болезни), об остальном пока и помышлять нечего! Дай ему волю, он бы целыми
днями болтал с Тео по телефону. Одним словом, он просто изнывал от желания
поскорее встать и добраться до почты и, однако, не смог даже устоять на
ногах. Болезнь лишила его сил, голова пошла кругом, он едва успел ухватиться
за спинку кровати. И так еще долгие сутки. Черный день! Никогда ему еще не
было так плохо оттого, что вот он здоров и все хорошо, а подняться нельзя.
На пятый день он встал. Встал и пошел на почту, и говорил с Тео. Как он
радовался! Господи, это даже представить себе нельзя! Словно сто лет не
слышал голоса друга. Он подхалимски смеялся, он подпрыгивал и притоптывал,
он так размахивал трубкой, что со стороны можно было подумать, что он
тронулся. Как бы не так! Откуда им знать, этим посторонним, что он
чувствовал? Он даже забыл, что говорит по телефону. Ему казалось, что он
стоит лицом к лицу с Тео, со своим замечательным фронтовым другом, и,
значит, стесняться совершенно нечего. Он размахивал руками, то притискивая
трубку к самому уху, то отводя ее в сторону; в какой-то момент он даже
положил ее на барьер и говорил так, уставясь в потолок.
А когда телефонистка напомнила, что он говорит уже восьмую минуту и что
это влетит ему в копеечку, он слоено и не слышал, а просто вынул все деньги,
что были при нем, и положил перед ней, прямо перед ее носом, - а сам поймал
ускользавшую нить беседы и снова начал кричать и размахивать руками. Деньги?
Какие деньги? Да плевать на деньги! Он четыре дня пролежал в постели! Четыре
дня не говорил с Тео, так что теперь можно было позволить себе покутить. Эх,
девушка, девушка! Она ничего, ровным счетом ничего не понимала в его
чувствах... И точно так же она ничего не понимала вчера, когда он изнемогал
от нетерпения на пороге почты. Идите домой, сказала она, все равно связи не
будет. Домой! Что ему делать дома? Ждать завтрашнего дня, вечера, ночи - ах,
лучше бы не вспоминать эти ночи! - и снова ждать утра, когда почта опять
откроется? Здесь, по крайней мере, он был гораздо ближе к Тео, чем там, в
своей комнатушке. Да разве могла эта молоденькая телефонисточка понять,
какой огонь сжигал его? Здесь, на почте, он, так или иначе, ощущает
присутствие друга. А дома?... И потом - ведь линия может случайно
освободиться.
- Ох, папаша! - вздохнула телефонистка, когда зашло за полдень. - Не
будет сегодня связи, сколько раз вам повторять! Завтра. Завтра, я вам