"Сергей Есин. Имитатор " - читать интересную книгу автора

отбавляй. Но разве смог бы я работать, если бы допускал до себя всех? Если
бы бросался переделывать каждое полотно по совету любого доброхота? Если бы
в рефлексии все время перемалывал свои поступки? У меня свой защитный
аппарат, выработавшийся с годами. Любую ситуацию рассматриваю как не свою. И
при плохом, трагическом известии первое, что я себе говорю: "Ну и что? Мир
перевернулся? Жить можно?" И тут же быстро, мгновенно напрягаюсь: сделанного
и прошедшего не вернешь - о нем жалеть нечего. Что делать дальше? Все усилия
на будущее. Есть выход? Хорошо, будем точно и смело работать в этом
направлении. Вперед, заре навстречу!
Когда умерла мать Маши, Мария-старшая, я сказал себе: ее не вернешь,
цыц, не психовать. Цели две: объяснить "все" Маше и скрыть, "как она
умерла". Пока главное - второе. Несчастный случай. На этой версии и держался
до последнего. Четырем допросам подвергли несчастного вдовца, и каждый раз я
говорил: "Нет. Нет. Нет. Нет". По отношению к знаменитому художнику
следственным органам приходилось вести себя с особой деликатностью. Ничего
прямо, все в изящных вуалях. А разве скинешь с чаши весов мою безупречную
биографию? Происхождение, восхождение, жизнь. И разве в мастерской художника
не может стоять кислота, если уже десять лет я занимаюсь ксилографией?
"Нет". Правда, у Марии, если мне память не изменяет, брат умер от белой
горячки. "Нет". Правда, у покойной были странности - иногда она на
неделю-две пропадала из дома. "Нет". Правда, племянник моей жены осужден за
ограбление. Деревенские они, неразвитая эмоциональная основа, тяжелое
детство. Я сам родом из деревни, я знаю...
Сейчас бы я добавил и еще кое-что, это бы сократило процедуру до двух
разговоров: "У моей дочери тоже обнаружены странности. Какие? Она закончила
художественный институт, по специальности живопись, но уже три года не
притрагивается к холсту, к карандашу, к кисти".
В любой ситуации главное - не растеряться. Принять ее как данность и
действовать. Это снимет первый, глубинный стресс. Но потом случившееся все
же просачивается до эмоциональных основ. О, как страх, неуверенность, злоба
начинают трясти душу! Бессонная ночь разматывает перед тобою мерзкий
кинофильм случившегося. И днем, что бы ты ни делал, как бы ни старался
отвлечься, тревога и страх вползают в душу. Но и здесь я нашел противоядие.
Боль от любой утраты стихает на третий день, выход из любого, самого
безвыходного положения начинает брезжить в конце третьих суток. Да будут
благословенны они, третьи сутки! Помни о третьих! С этой мыслью я готовлюсь
принять любое известие.
Зазвонил телефон, по которому могло звонить только очень большое
начальство. А большое начальство как кара небесная, здесь редко ждешь
радости. И тем приятнее, когда у правила бывают исключения. Я, как всегда
при таком звонке, подобрался, отринул сиюминутное, мобилизовал память,
внимание, реакцию. Я - чиновник.
- Семираев слушает.
По первым звукам голоса я понял, что звонит Иван Матвеевич - и
начальство, и друг, если только на горных вершинах административного успеха
есть дружба. Но если ее нет, она удачно заменяется солидарностью сходного
отношения к жизни, к ремеслу, к жизненным благам, к приемам профессиональной
деятельности. Людям, одинаково понимающим эти проблемы, нет надобности
расшифровывать их, подавать друг другу опознавательные знаки, какими-то
особыми действиями выявлять свое отношение друг к другу. Мы, как птицы,