"Сильвия Эштон-Уорнер. Времена года " - читать интересную книгу автора

идут. Я прокладываю себе путь среди смеющихся детей, которые кучками
собираются на траве около нашего сборного домика, и моя шея горит от стыда.
Я обидела молодого учителя, а ведь он одним только своим назойливым
присутствием дарит мне бесценную радость: забвение прошлого. Бедный
неоперившийся птенец, стоит в одиночестве у себя в классе - "странник у
твоего порога". Ну-ка... ну-ка... посмотрите на моего милого мальчика...

- Мама сказала, - говорит белый Марк, - чтобы я не снимал в школе
башмаки.
Оглушительный грохот - мы падаем с небес на землю. Набухшие почки вяза,
надежды, оскорбленные молодые люди - все остается там, в вышине. Очень
полезное гимнастическое упражнение, если обладать достаточной выносливостью.
Почему?
- Потому что вчера я пришел домой с незавязанными шнурками.
Воистину нет силы более могущественной, чем настоящее. Прошлое иногда
становится явью перед школой, иногда напоминает о себе на переменах, но
здесь, под стропилами, где висят улитки, под заиндевевшими стропилами,
которые сочатся влагой, существует только неотступное сейчас.
- А почему ты не завязал шнурки? Матаверо, заправь рубашку!
- Я не умею.
- Прости?
Дети читают вслух, мне трудно разобрать, что говорит Марк.
- Я не умею.
- Все остальные умеют завязывать шнурки... Блоссом, высморкай нос...
Тогда, Марк, принеси, пожалуйста, тапочки.
- Мне не разрешают.
В эту минуту фраза "Мне не разрешают" как-то особенно резко, как-то
необычайно остро раздражает меня, чтобы не сказать окончательно выводит из
себя, и последние отзвуки утренней чайной бури, разразившейся из-за слишком
близкого соседства с чужим "я", последняя тень сожаления исчезает без следа.
Сожаление уступает место ярости - я ненавижу эту белую женщину, у которой
есть маленький сын, у которого есть башмаки, которые он не умеет
зашнуровывать, и которому она не разрешает приносить в школу тапочки. Я
горячусь и раздуваю ноздри, как старый боевой конь. Я встаю па колени,
теперь мы с Марком одного роста.
- Значит, тебе не разрешают, маленький Марк.
- Правда не разрешают. Она так сказала, я знаю, она правда не
разрешает.
Мне не хочется, чтобы Марк догадался о несогласии учительницы с
матерью. Это бесчестно по отношению к такому малышу. Но в моем возрасте
трудно вынести, когда пятьдесят, или шестьдесят, или, если быть точной,
сорок пар йог, обутых в башмаки, топают в сборном домике. Для меня это
слишком большая порция настоящего. Тем не менее Марку незачем знать, что я
думаю о его матери. Я делаю над собой усилие и стараюсь отделить ярость,
которую во мне вызывает мать, от нежности, которую я испытываю к сыну.
- Понимаешь, - я держу его маленькие розовые руки в своих и стараюсь,
чтобы в моем голосе не прозвучало ни тени раздражения, - я не могу учить
детей, когда в классе такой топот. Поэтому, когда ты сюда приходишь,
маленький Марк, нужно все-таки снимать башмаки. Здесь, в классе, все-таки
нужно снимать башмаки.