"Ксения Ершова-Кривошеина. Вера, надежда, любовь " - читать интересную книгу автора

Ей предложили с оказией переправить стихи во Францию.
Она недолго колебалась и согласилась, а чуть позже ей сны нашептали,
что со своим мужем-вахлаком она погубит талант, который нельзя закапывать,
талант нужно подпитывать, так что лучше всего действовать через именитых
писателей, с одним она вскоре сошлась.
Это был первый побег матери из дома.
Она тогда исчезла на несколько недель. Отец после работы часами
просиживал в каморке лаборатории, а на выходные собирал рюкзак и уезжал.
Сейчас уж трудно восстановить, когда у нее началось своего рода
помутнение рассудка, желание все бросить, бежать без оглядки, упиваться
любовью, настоящей, последней, а потом вымаливать прощение у мужа, бить себя
в грудь и казнить.
И он ее прощал.
А Маруся умирала от жалости к отцу и ненависти к матери, которая
прожигала свою истерзанную душу то на даче у известного писателя Н. в
Переделкине, то в Москве, на квартире у поэта Е. Месяца через три, а иногда
и раньше она, выброшенная за дверь законными женами, униженная и
посрамленная, возвращалась в Ленинград.
Отец и это прощал.
Тогда-то и начался распад семьи, соскальзывание в пропасть, и никакие
академические сетования бабушки и деда не помогали: "Позор, позор, ты хоть о
нас подумай, ведь ты замужняя, у тебя дочь растет..."
Потом отец окончательно исчез, и Маруся поняла, что он больше не
вернется.
В университете она расцвела, оттаяла душой, подружилась с интересными
ребятами, вместе на "джем-сейшены", на вечера с Соснорой, первые джазклубы,
споры о смысле жизни. Она часто вспоминала отца, он наверняка был бы рад за
нее. После его окончательного ухода из семьи у Маруси долго сохранялось
чувство, будто отрезали ей руку или ногу. Что он поехал искать в глуши,
какую правду, от чего или от кого скрывался? Вопросы эти мучили ее
постоянно. Мать от прямого разговора увиливала, а дед с бабушкой локти
кусали, потому что за последние годы он из никчемного зятя стал "кчемным",
единственной опорой и спасением от материнских закидонов... А если он уехал
не в Сибирь, а куда-нибудь дальше?
Вот опять не спится. Движущиеся тени на потолке, над окном, они
расплываются, принимают причудливые формы, превращаются в уродов с толстыми
животами, маленькими головками, склеиваются в какие-то шары, укатываются за
гардину, что-то шуршит за шкафом, отдаленное треньканье последних трамваев,
гнилое дыхание из открытой форточки.
Матери нет уже три дня, где она, с кем... хлопнула входная дверь,
шепот, смешок, голоса, потом за стенкой в родительской комнате возня, что-то
тяжелое падает на пол. Маруся, свернулась калачиком и натянула на голову
одеяло. Сердце стучит молотком по душевной наковаленке, стучит так сильно,
что кажется, разрушит стену, за которой происходит что-то ужасное, и
остается только молиться. Да как и кому, она не знает, не умеет. Может,
помогли бы заклинания, но и они ей неведомы. Стихов материнских она не
знает, всегда отказывалась запоминать. Ведь она никакая не поэтесса, а так,
выскочка, вот и ни один журнал ее печатать не хочет. Так что ее вирши - это
полная ерунда, только одни несчастья от них, одно разрушение. Но из ночной
памяти выплыли слова, и ее губы зашептали: "В углу зловещем наших будней, в