"Василий Ершов. Таежный пилот (Мемуар)" - читать интересную книгу автора

использовалась в основном для ускоренного, аварийного злоупотребления
напитка, если во второй комнате в это время проживал кто-либо из
замполитского племени или каких других стукачей.
Вторая комната была вроде зала. Горячая голландка, обшитая железом,
излучала такое благодатное тепло, что я, теплолюбивый южанин, занял койку в
углу за нею; это было мое постоянное место. Да и то: трезвому лучше быть в
тепле, а злоупотребившему было все равно, хоть и в промерзшем углу. И таких
коек стояло там с десяток.
Компания играла в коллективные игры - карты или шахматы,
бутылочка-другая скрашивала тоску по дому, синий табачный туман висел под
потолком, голые, беленые известкой брусовые стены были увешаны на гвоздях
летными куртками, за дребезжащим, наглухо замерзшим окном выла вьюга, а я,
только что ввалившись с бутылками из магазина и повесив куртку, ложился
животом вниз греться на плоскую койку в своем закутке, подложив руки под
грудь, да так и задремывал, не раздеваясь, под гомон и хохот компании. И
крепче сна, и большего ощущения уюта - я не помню за всю свою жизнь.
Уже потом, летая на лайнере, когда надо было уснуть перед ночным
полетом, а не спалось, тоже ложился ничком, в свитере и спортивных штанах,
вроде как на минутку... и благодатный сон, как в молодости, охватывал и
расслаблял тело - что и требовалось для предполетного отдыха.

Так вот, о баньке. Работая в Ярцево в командировке, мы с Терентьичем
охотно принимали субботнее приглашение Кольцова попариться в его бане, а
потом "посидеть".
А ярцевские бани и банные ритуалы надо видеть. Гуляя вечером по крутому
берегу Енисея в субботу, можно было наблюдать, как в стоящих в ряд вдоль
берега баньках топились каменки; столбы дыма строго, как по ранжиру, стояли
на задах огородов. Потом туда по тропинкам тянулись бабы с тазами и
ребятишками. Потом, уже в сумерках, можно было дождаться, когда то в одной
бане, то в другой вдруг распахивалась дверь и в снег, в клубах пара,
вываливались розовые, визжащие и охающие тела, кувыркались, осыпали себя
охапками снега, натирали руки, ноги, бока, - и снова бегом в жар, на полок.
Дверь захлопывалась... сеанс окончен.
Костя топил баню с обеда, и для нас, мужиков, она освобождалась и
дотапливалась до кондиции уже в темноте. Пока я бегал в магазин, в доме
готовился стол, вынимались из погреба припасы, расставлялись стаканы...
Потом, с чистым бельем, с полотенцами, сбросив верхнюю одежду, мы быстренько
пробегали по тропинке к вожделенному источнику благодати.
Терентьич отправлял ритуал. Но так как лучше любимого моего Василия
Шукшина о бане никто уже не напишет - скромно умолкаю.

После бани мы чуть-чуть выпивали, легкий хмель растекался по жилочкам
распаренного тела. Закусывали огромными, рублеными на колоде кусками
соленого осетра и вареной целиком желтой картошкой, облитой сверху жиром,
шкварками и жареным луком. Кольцов подбирал что-то на старенькой гитаре,
речитативом декламируя: "Товарищ Сталин, вы большой ученый..."
Я смелел, забирал у хозяина гитару и пел, что знал. И про летчиков, и
про Серегу Санина, и про кожаные куртки, брошенные в угол... И прочь гнали
тоску выпитые фляги, ну, не фляги, так стаканы, а мне на вечер хватало пары
рюмочек. А назавтра, проспавшись как в раю, брали мы штурвал послушный в