"Василий Васильевич Ершов. Страх полета" - читать интересную книгу автора

на шее, устыдился, сбегал в парикмахерскую и с тех пор строго, придирчиво
следил за своей внешностью: чисто брил лицо, седые редкие волосы стриг
коротко, засаленный галстук сменил на новый; стрелочки на брюках были
безукоризненны, неуклюжие стариковские ботинки сверкали, чистые обшлага
выглядывали из рукавов отутюженного пиджака. Он по привычке носил фуражку с
"дубами" на козырьке и пиджак с капитанскими шевронами на рукавах, хотя все
уже давно перешли на более удобные черные форменные свитера с погончиками, а
о фуражках вообще забыли.
Капитан Климов не хотел опускаться.
Злые языки судачили, что, мол, старик после смерти жены пытается найти
себе женщину и поэтому так старомодно и тщательно следит за собой. Это была
неправда: прожив век с законной женой, иной раз ругаясь с нею по мелочам,
иногда даже греша в долгих отлучках, если это можно назвать грехом, он
все-таки был семьянин и привык к тому, что после рейса его встречал теплый
дом. Безвременная смерть жены была для него ударом: он только над гробом
понял, что всегда любил ее спокойной, тихой любовью, так же, как, наверное,
любил свой старый самолет, своих многочисленных, разлетевшихся по свету
учеников. После тяжких похорон на сердце осталась рана, в душе - холод, в
голове - пустота и тяжесть. Он ушел в себя и на людях все больше молчал.
Сейчас, когда жизненных сил осталось не так много, он понимал, что
никакая женщина уже не согреет горюющего по безвременной утрате старика. Не
согреют ни взрослые дети, ни подросшие и не нуждающиеся уже в нем внуки.
Надо держаться и терпеть. Остались одни полеты.
Возвращаться домой после работы не хотелось. Климов подолгу засиживался
в эскадрилье, копался в документах, вникал во все нюансы планирования,
расстановки и подготовки летного состава, часто летал с проверками летчиков
и всегда был готов подменить заболевшего капитана или второго пилота. Старый
инструктор летал много, гораздо больше любого командира корабля. И кто бы в
любое время ни заходил в эскадрилью, первое, что он видел, была
сосредоточенная фигура старого капитана, корпевшего над бумагами.
Климов стал, что называется, жрецом авиации, ее символом.

С детьми у Климова были сложные отношения. Сын после армии не захотел
заняться каким-либо серьезным делом, все попивал с дружками, потом уехал в
другой город, кое-как выучился на гаишника, сшибал деньгу на дорогах - и
остановился на этом. Был вполне доволен жизнью, быстро купил иномарку,
женился на рыночной торговке; дом был полная чаша, телевизор гремел круглые
сутки, внук кое-как учился на тройки и гонял в хоккей.
Сына Климов презирал. Винил себя: с этими вечными полетами следить за
детьми было возможно только урывками; он откупался подарками ко дню
рождения, возложив воспитательные функции на жену. И сын, хоть, правда, и не
сбился с дорожки, но вырос без мужицкого хребта: так, вокруг да около, все
больше на халяву. Любил мелкую, сержантскую власть, надувал щеки и
покачивался с пяток на носки, выморщивая у шоферов взятку. Отец не любил к
нему наведываться, приезжал редко, в основном, проведать внука, - но по
всему видно было, что повлиять на воспитание пацана невозможно. Он перестал
ездить к сыну.
Дочь окончила пединститут, неудачно вышла замуж, развелась, как
водится, родила, оставила внучку бабке, а сама, набравшись ума, мотнула в
Москву, сумела окрутить столичного парня и теперь жила с московской