"Виктор Ерофеев. Пупок" - читать интересную книгу автора

молчаливые заговорщики, слушавшие неположенное, одинаково неправые, пионер и
пенсионер, перешедшие на нелегальное положение, но почему-то не предающие
друг друга. И это, конечно, нас сблизило, и от вечера к вечеру он становился
ко мне добрее, я был уже не просто мальчик, у меня появилось имя,
неуловимыми жестами он давал мне понять, что не сердится на меня за то, что
не слышно, и я постепенно утрачивал чувство неловкости от соседства с ним и
от того, что не всегда успешно справлялся с глушилкой. После обеда бабка
прилегла в саду на раскладушке, и вдруг - молоко! С этим молочным
извержением и с дядей Славой в качестве постоянного слушателя я прожил все
лето, комментарии он слушал редко, тихонько поднимался и уходил после
новостей, и только однажды услышали мы в новостях имя дяди Славы, когда
сообщили - помню просто дословно, - что студенты Бейрутского университета
бросали в полицию бутылки с коктейлем, названным в честь дяди Славы. Голос
Америки был для меня не меньшим откровением, чем черные волосы под
сарафаном, и я украдкой глянул на дядю Славу: как откликнется на свое имя?
Откликнись! Никак не откликнулся.
Он никогда ни о чем не расспрашивал, не задавал снисходительных
вопросов - я тоже его никогда ни о чем не спросил. Но помнил, как несколько
лет назад в Сочи отец выходил из моря - и вдруг объявили - и люди побежали к
репродуктору, - что вот: разоблачены. Все они и еще к ним примкнувший.
Помнил, как огорчились мои родители, особенно папа в купальных трусах
огорчился. Рядом со мной - мне хотелось, чтобы мы ласкали друг друга,
запускали бумажных змеев, бегали по полю и целовались, - сидел создатель
неизвестного мне коктейля, а бабка затеяла большую стирку, и, как всегда в
такой день, я был предоставлен самому себе, и я выкрал из шкафа то, что мне
категорически запрещалось брать: отцовское духовое ружье с маленькими
пульками, - и побежал на помойку убить кота. На помойке кота не оказалось, и
я долго сидел у вонючей ямы в засаде, пока не надоело. Когда надоело, я
убежал с ружьем в лес и оказался метким стрелком. В тот день большой стирки
я убил много ворон, трясогузок, синиц и других, неизвестных мне пташек. Мне
нравилось, как они, как кулечки, тихо падали наземь. По дороге домой я
подстрелил красивого дятла, он свалился мне прямо под ноги, и мне совсем не
было его жалко. Потом я снова побежал на помойку и, когда до меня донесся
клич: - Ку-у-у-шать! - я увидел щуплого серого кота, промышлявшего в яме.
Кот хотел улизнуть, но я предательским голосом позвал его: кис-кис. Тот
прищурился, подозревая подвох, как местные подозревали подвох в радио без
провода. Я вложил всю нежность в следующее кис-кис. Кот заколебался. Я
осторожно поднял ствол духовки и прицелился с приветливым лицом. Кот стоял в
нерешительности. Я выстрелил ему в лоб. Он зашипел душераздирающим шипом и
бросился в траву. Дрожа от возбуждения, я стал неловко перезаряжать ружье. -
Ку-у-у-шать!
Кота я больше никогда не видел. Дядя Слава тоже вскоре уехал. Кто-то
донес отцу, что я бегал с духовкой и уничтожал все живое. Вот какие бывают
суки. Я признался, что взял без разрешения, и заплакал, прося пощадить.
Перед сном от розовой раны сладко ныло и ныло внизу. Как это делается? -
удивился дядя Слава. - Смотри. Берем кожицу... А инфекция туда не попадет?
Ты что, какая инфекция! Вот так. Правильно. Ну, давай, не бойся, бутон! Он
слушал со мной антисоветчину, холодно думал я. Коммунизм неизбежен. Отец в
бешенстве ударил меня по лицу. Незадолго до смерти дядю Славу восстановили в
партии.