"Виктор Ерофеев. Жизнь с идиотом" - читать интересную книгу автора

сигаретка дрожала в пальцах.
Вова спал, разметавшись на ложе в счастливой истоме.
- Это странно, что я забеременела, - говорила жена доверительно. - Дело
в том, что у Вовы свои наклонности. Я их уважала и, не скрою, полностью им
соответствовала, но беременность была ведь исключена!..
- Жизнь с идиотом полна неожиданностей,-добродушно заметил я.
- Он не идиот! - вспылила жена. - Идиот - это ты, ты! ты! Идиот, со
своей иронией, со своими друзьями, со своей черствостью и высокомерием... Он
чище! невиннее! духовнее тебя! С ним я чувствую себя женщиной, с ним я буду
чувствовать себя матерью. Я хочу от него ребенка! Я люблю его. Я сохраню
маленького. И не смей принимать от него цветы! Не смей!
Она разрыдалась.
- Бред, - сказал я. - Бессвязный, истеричный бред. Бред беспомощной,
растерявшейся дуры. Ты послушай себя!.. Ну, роди! Ну, рожай, что я, против?!
- закричал я. - Рожай ему ребенка, на здоровье рожай!..
Вечером я видел, как Вова нежно гладит ей пузо. Они ворковали и строили
планы. Потом они долго, всю ночь напролет, трахались.
- Эх! - разудало кричал Вова.
- Эх! - разудало вторила ему жена. Я был заинтригован. Каким
наклонностям Вовы соответствует моя жена? Как славно, однако, она научилась
выкрикивать "эх!", - подумал я в рассуждении о наклонностях, но я
был недогадлив и целомудрен, как всякий интеллигент, и я задремал, не
ответив на свой вопрос.
Потом жена сделала аборт и вернулась домой, потрясенная бесстыдством и
грязью женщин, вместе с ней подвергавшихся этой быстро входящей в
литературный обиход операции - "то есть ты не представляешь
себе!",- на что я ответил: "Мне это неинтересно", а Вова не
сразу понял, что она сделала аборт, и все гладил и гладил ее по пузу, по
пустому, выскобленному пузу, похожему на новобранца, и это было очень
смешно, я просто покатывался. А потом он понял, что случилось с его
младенчиком, почему тот не подает признаков жизни, наконец до дурака
доперло, что пузо пустое, и он, сильно озлобившись, поколотил ее ночью. Я
проснулся, несмотря на вату в ушах. Я лежал и слушал, как он ее бьет. Он бил
ее крепко, обстоятельно, кулаками; она только повизгивала, как преданная
сука, понимающая, что бьют за дело. Мне было жалко ее.
Наутро Вова принес мне охапку гвоздик. Я сидел в ванне с намыленной
головой и размышлял о смысле жизни. Я не хотел умирать. Он бросил гвоздики в
воду. Громоздкие перезрелые цветы, насаженные на перепончатые стебельки,
закружились вокруг меня. Я сконфузился и закрылся рукой. Вова погладил меня,
как отец, по намыленной голове и, наклонившись, поцеловал в плечо. Бородка
кололась. Было щекотно и - неожиданно. Меня охватило конфузливое
беспокойство, и я сказал:
- Ну, иди.
Он не шелохнулся. Гвоздики кружились, они давили мне на сердце. Смыв
шампунь, я стал вылавливать их из воды.
- Эх, - странно вымолвил Вова и вдруг, сквозь цветы, я увидел бордово-
венозные увесистые очертания. Они были отвратительны, эти очертания, они
были так отвратительны, грубы и материальны, что выглядели заманчиво, в них
была заманчивость дикой разбойничьей силы, в них было то, что мы тщетно ищем
в жертвенной женской ущербности - чувство достоинства. Их хотелось