"Виктор Ерофеев. Жизнь с идиотом" - читать интересную книгу автора

разумеется, присутствовали: загорская паперть мерещилась, да и пьем все мы с
детства одной то же литературное молочко... только я не хотел, сбивать на нем
масло! Я старичка решил выбрать -.коли мне предоставили выбор - не ради
эксперимента и не для отвлеченного изучения, и не для химического анализа
молочка наших общих кормилиц - к той памятной зиме из меня выветрился
полемический задор - короче, я собрался взять блаженного не для развлечения
(в паскалевом смысле словечка), а по нутряному, жизненному расчету.
Страшно жить на белом свете, господа! Ну, вот - и отрыгнулось. Простите
великодушно.
У меня была новенькая и весьма сносная жена. А старая умерла. От
скарлатины. Ей неверный диагноз поставили и неверно лечили. Она умерла. Я
вдовец. И новенькая тоже умерла. Несчастная женщина! Как она любила
Пруста! Ей бы читать и читать до счастливой старости Пруста и готовить мне
жульенчики из шампиньонов! А ее зверски убили... Иногда я путаю умерших
жен. Иногда вздрагиваю: постой, разве первая не любила Пруста? Меня
охватывает страх: кажется, они обе любили Пруста...
Вова выскочил в комнату, держа в руке огромные кухонные ножницы -
секатор, которым она - она привезла секатор из ГДР - расправлялась с дичью.
Это был ее любимый секатор, а Вова завел привычку стричь им себе ногти на
ногах. Ну, какой хозяйке такое понравится? Так вот, представьте себе, Вова
выскакивает в комнату, щелкая секатором, а я сижу, худощавый и голый, и
пыо, как ребенок, томатный сок. Вова схватил жену за волосы, завалил на
загаженный ковер и стал отстригать ей голову. Выражение лица при этом у
него было назидательное. Я так возбудился, я так возбудился, я так подскакивал
на кресле, что весь облился томатным соком. Я хлопал себя по груди и кричал,
чтобы Вова отрезал мне воспаленные органы. Вова, отрежь, не могу! Вова был
занят и даже не обернулся.
- Эх, - наконец крикнул он и показал мне трофей с назидательным
видом.
Я сидел, облитый томатом и малофьей. Я снова был вдовцом.
Эх, Вова, Вова! Где ты теперь, Вова? Где? Чует мое усталое сердце, что
ты жив.Ты всех переживешь, дурачок ты мой родненький. Что с тобой
сделается? У кого ты теперь в идиотах? Как служится? Не бьют? А меня, Вова,
бьют. Это, знаешь, такая скотина. Величает себя Крегом Бенсоном, но мне
сдается, что он - цыган, у него зуб золотой, а достался я ему по великому блату.
Он - сумасшедший, Вова. Я знаю. Но что он, любитель, по сравнению с нами,
гордой кучкой профессионалов! Прощай, Вова. Это я - твой сын.
Итак, любезный мой читатель, позвольте мне вернуться к описанию
описываемых событий. Я - литератор, знающий себе цену, и своего читателя в
обиду не отдам. Я расскажу вам о красивой жизни.
Снег, солнце, синие тени осин. Минус тридцать пять градусов. Трупики
замерзших ребятишек. Тишина. Только изредка, будто совсем невзначай, с
разлапистой ветви царственной ели, современницы монгольских набегов на
Русь, ели-прародительницы и великомученицы, ели-покровительницы и
заступницы, чьи корни навечно ушли в родимую почву, упадет шишка, всем
видом своим похожая, как отметит вдумчивый натуралист, на коричневую
колбаску собачьего говна, упадет еловая шишка в снег, подымутся мириады
слабо заметных невооруженному глазу снежинок, словно сказочный гость
брызнул вам в очи бриллиантовой пудрой, брызнул - и растворился в морозной
дымке, а вы все стоите в полном восхищении, околдованные этим дивным