"Виктор Ерофеев. Пять рек жизни (роман-река)" - читать интересную книгу автора

здесь нечего делать.
Русские ничего так не любят, как пиво с раками. Красные вареные раки пахнут
волжским илом.
- У нас в Европе... - важно начала немка. Мы с губернатором не смогли сдержаться
и дружно расхохотались.
- У меня капитан банку отобрал, - в конце концов сказал я.
Губернатор глубоко задумался.
- Банки, конечно, склянки, - сказали вслух молодые люди, щелкающие энергией и
пальцовкой делающие козу.
- Страна устала от экспериментов, - добавил губернатор.
Рачий белесый сок пьянит и волнует не меньше пива. От первого в своей жизни
сосания раков немка, кажется, совсем въехала в Россию. Она погружает в раков
руки по локоть. Урчит ее тугой животик. Дело, однако, чуть было не испортил
юноша, застенчиво попросивший у меня автограф на салфетке.
- Ваши книги похожи на раскаленный паяльник, который вы засовываете читателю в
жопу.
- Будем брататься? - ласково рассмеялся я.
- Каждый писатель подмигивает публике.
- Вот вам автограф, но, ради Бога, не считайте его индульгенцией! -
сказал я, подписывая салфетку крепким словом.
Однако на душе было непросто. Понятно, стоит мне их только подбодрить,
как они бросятся ко мне со всех ног, давя друг друга.
- Так ты, оказывается, не человек, а общественная институция, - заметила
немка со странной смесью старогошистского презрения и немецкой
сентиментальности.


НИЖНИЙ НОВГОРОД - КАЗАНЬ

Казань встретила наш корабль военным духовым оркестром. Сверкали на
солнце трубы. Боже, как красивы татары! А татарки! А татарчата! Одно
загляденье! Здесь каждый - Нуриев. Здесь вечный балет. Я уверен, что все
прославленные итальянские модельеры - тоже татары. В этот город надо
засылать мировых агентов по сбору кандидатов на топ-модели. В татарских
лицах есть врожденная стильность "звезд".
В их взглядах - сладостная отрешенность, о которой повествуют рекламы лучших
парфюмов.
Я подошел к скамейке ветеранов, которых специально привезли на пристань
для встречи с нами. Эти ударники до сих пор выглядели обалдевшими от звука
собственной жизни. Их было в общей сложности семь человек, включая старушку
в плаще-клеенке. Вот, в сущности, и все, что осталось от советского народа.
Старость в России неприлична. Для ее описания Шекспир не нужен.
Нюрнбергский процесс чересчур театрален для ее осуждения.
- Стахановцы, кто вы теперь: коммунисты или демократы? - поздоровавшись,
спросил я.
- Да как сказать! - ветераны пожали плечами. Если они за что-то еще
держались, так это за валокордин. Они просто устали ждать, чтобы с ними
кто-нибудь объяснился. Наконец, кто-то из них спросил:
- А сам-то?
Я отрекомендовался, как Черчилль, сторонником демократического зла.