"В.Эрн. Григорий Сковорода Жизнь и учение " - читать интересную книгу автора

Ковалинского за недостоверное или сомнительное (как это склонен делать
профессор Багалей) нет никаких оснований. Ковалинский изображает только
образ жизни и личность Сковороды, и какни верно схвачены общие черты, как ни
чуток и деликатен сам тон жизнеописания у Ковалинского, - он находился,
очевидно, под впечатлением Сковороды, как мудреца, кик учителя, и потому
почти совсем игнорирует человеческие черты Сковороды, хаотическую и
стихийную основу его характера. Он сам говорит, что пишет жизнеописание "в
древнем вкусе", т.е. отчасти стилизуя всю жизнь Сковороды и всю его
психику, - тот образмудреца, который принял Сковорода под конец жизни. Не
отвергая ни единой черточки в жизнеописании Ковалинского, мы должны образ и
психику Сковороды углубить и разработать по весьма характерным данным,
встречающимся в сочинениях самого Сковороды. "Житие Г.Сковороды", написанное
Ковалинским в 1796 г., напечатано в юбилейном издании сочинений Сковороды,
редактированных профессором Багалеем, в 1894 г. Это прекрасное издание,
снабженное обстоятельной критикобиблиографической статьей, распадается на
две части. В первой помещены "Житие" Ковалинского и "Письма" Сковороды
(чрезвычайно важный материал); во второй - большинство из сохранившихся
сочинений Сковороды. На это издание мы будем делать постоянные ссылки,
обозначая римской цифрой часть, а простыми цифрами страницы.
"Житие" Ковалинского не в полностью исправленном виде было напечатано
впервые профессором Сумцовым в "Киевской старине", в сентябре 1886 г.

Такими словами начинает свое жизнеописание украинского мудреца друг и
духовный сын Сковороды, верный памяти его, тайный советник Михаил Иванович
Ковалинский.
Трудно представить лучший пролог к жизни Сковороды. Это, можно сказать,
мистическая генеалогия великого старца, набросанная любящей рукой человека,
лучше всех его знавшего. Ковалинскому Сковорода открывал свою душу, в
глубинах своих скрытую почти от всех современников, и невольно изумляешься
чуткости ученика, умевшего так хорошо схватить то умопостигаемое в своем
учителе, что проникновенно глядит из всех своеобразных писаний Сковороды,
мало понятых современниками, мало понятых случайными исследователями его
философии и до сих пор почти не изученных.
Ковалинский в этом прологе дает ясно понять свое чуткое постижение
метафизического фснпт'п всей жизни Сковороды, той умопостигаемой родины
Сковороды, которая в его духовном облике объясняет гораздо больше, чем
большинство внешних фактов его биографии. Кто внимательно вчитается в слова
Ковалинского, тот увидит, что он пытается обрисовать то интеллигибельное,
что вневременно определило собой феноменологию жизни Сковороды,
воспоминанием, анамнезом чего была его глубокая духовная мудрость.
Ковалинский как бы намекает на то, что пел о каждой душе, нисходящей в мир,
Лермонтов:
И звук его песни в душе молодой
Остался без слов, но живой...
Основной звук, которым звучало для Сковороды мироздание, и которым душа
его сочувственно откликалась на впечатления жизни, появился как бы до
физического рождения Сковороды в метафизической глубине космического бытия,
и мудрость Сковороды есть как бы переведение в план человеческого сознания
того, что уже в плане вселенского бытия умопостигаемо дано и что земной
жизни Сковороды задано, как подвиг свободного искания Истины и Совершенства.