"И.Г.Эренбург. Лазик Ройтшванец" - читать интересную книгу автора

наперстком. Я прощаюсь с этим Иваном Великим и с табуреткой моей бывшей
супруги. Я стою, как вкопанный, я рыдаю и я всетаки ничего не могу поделать
с подобным землетрясением - я бегу, и бегу, и бегу...

20.

- Посмотрим с тобой правде в глаза, Ройтшванец. Ты большой философ и ты
не дорожишь жизнью. Ты даже хотел немедленно умереть на Дорогомиловском
кладбище. У тебя нет никого на свете. А у меня вот племянник в Лодзи. Я так
не хочу умирать, что, когда я вижу на улице чужие похороны, у меня начинает
колоть в животе. Значит, сверточек должен взять именно ты. Если тебя
схватят, что же, ты умрешь какой-нибудь интересной смертью. Но если ты
провезешь этот сверток, я
тебя озолочу. А ты его наверное провезешь. Ты же такой маленький, что
тебя вообще никто не заметит. Потом, ты, как никак, мой служащий, и ты
обязан носить мои свертки.
- Я не говорю "нет", но я могу петь над собой похоронный марш, потому
что мне тоже хочется еще пожить, хотя бы один год и у меня колет в животе,
как будто я уже вижу свои собственные похороны.
Беглецы благополучно миновали пограничные посты. Завидев издали шапку
польского жандарма, Борис Самойлович подозвал Лазика:
- Ну, теперь давай-ка сюда этот сверточек.
Лазик расстегнул брюки и вытащил заветный пакет. Отдавая его,
он только спросил:
- А когда вы начнете меня золотить? ..
Но Борис Самойлович ничего не ответил. Конфиденциально улыбаясь,
протянул он жандарму одну из шуршащих бумажек:
- То, пане, лепший паспорт.
Жандарм решил поторговаться: мало; это с одного, а не с двоих. Тогда
Борис Самойлович, недоуменно пожимая плечами, сказал:
- То не есть муй человек. Я его совсем не знаму. То есть наверное
большевик. По морде видно, что то есть пся кревь.
Лазика арестовали. Он не спорил, не защищался. Он только тихо сказал
Борису Самойловичу:
- Я же говорил еще в Москве, что я вам верю, как позапрошлогоднему
снегу. Вы можете кланяться от меня вашему дорогому племяннику, а потом
золотить себя со всех сторон. Тогда вы станете таким красавчиком, что все
польки устроят один беспроволочный телеграф. А Ройтшванец будет сидеть на
заграничных занозах и думать, что нет на свете даже воровской
справедливости.
Перед тем, как приступить к допросу арестованного ротмистр решил
малость подкрепиться: он съел кусок копченой полендвицы и опорожнил
графинчик "чистой". Хоть его ноги отяжелели, голова стала зато легкой, и
невинно гогоча от детского веселья, он приветствовал Лазика:
- Здравствуй, лайдак! Ты что же, червонный шпег?
- Я? Нет, я скорей всего горемыка Ройтшванец.
- Не прикидывайся глупцом. Какие планы ты хотел выкрасть, например,
варшавские или виленские? Или, может быть, ты хотел замордовать самого
дедушку Пилсудского?
- Он мне вовсе не дедушка, и я никого не хотел замордовать. Я даже не