"И.Г.Эренбург. Лазик Ройтшванец" - читать интересную книгу автора

Прочитав первую же фразу, он вздрогнул и оглянулся по сторонам. Рядом с ним
стояла только неизвестная ему гражданка. Артистка московской оперетты? Или
уполномоченная но сбору отчислений?
Чем дальше читал Лазик, тем все сильнее дрожал он. Дрожал галстучек в
горошинку, дрожала головка на вечном каучуковом воротничке, дрожал в брючном
кармане замечательный амери-канский пульверизатор с наилучшей "орхидеей"
производства "Тэжэ", который Лазик собирался преподнести Феничке, дрожали
брюки, необычайные брюки из английского материала (растратчик оставил, после
второй примерки сцапали человека без брюк). Дрожали большущие буквы. Дрожал
забор. Дрожало небо.
"Умер испытаный вождь гомельского пролетариата, товарищ Шмурыгин. Шесть
лет красный меч в его мозолистых руках страшил международных бандитов. Но
гибнут светлые личности, живы идеи. На место одного становится десять новых
бойцов, готовых беспощадно карать всех притаившихся врагов революции"...
Здесь то Лазик Ройтшванец вздохнул, жалобно, громко, скажу прямо, с
надрывом. Пожалел ли он товарища Шмурыгина, скончавшагося от заворота кишок?
Или испугался десяти новых бойцов? Где же раздобыть их портреты? Как они
отнесутся к полусознательным "кустарям - одиночкам"? Брюки, утаенные от
фининспектора, пфейферские брюки!...
Вздохнув, Лазик пошел дальше. Но он не разсказал Феничке о
посрамленном Голиафе, он не обрызгал ее из американского пульверизатора
ароматной "орхидеей".
Следователь, товарищ Кугель, угрюмо сказал ему:
- Вы публично надругались над светлой памятью товарища Шмурыгина.
- Я только вздохнул, кротко вздохнул Лазик. Я вздохнул, потому что
было очень жарко и потому что из рук выпал этот мозолистый меч. Я всегда
так вздыхаю. Если вы мне не верите, вы можете спросить гражданку
Гершанович, а если гражданка Гершанович тоже не годится, потому что она
дочь служителя культа, вы можете спросить курьера фининспектора. Он то
знает, как я громко вздыхаю. Я даже скажу вам, что меня хотели прошлой
весной выселить из жилтоварищества за надоедливые вздохи. Я занимался по
ночам политграмотой и, конечно, вздыхал про себя, а Пфейферы показали, что
я нарушаю их трудовой сон...
Товарищ Кугель прервал его:
- Будьте прежде всего кратки. Буржуазия создала наряду с тайлоризмом
пресловутый афоризм: "время - деньги". В этом сказалось преклонение
умирающего класса перед жалким продуктом прибавочной стоимости. Мы же
говорим иначе: "время - не деньги. Время - больше, чем деньги". Вы похитили
сейчас у меня, а, следовательно, у всего рабочего государства пять
драгоценнейших минут. Перейдем к делу. Гражданка Матильда Пуке показывает,
что вы, прочитав известное вам обращение ко всем трудящимся Гомеля,
торжествующе захохотали и издали неподобающий возглас.
Здесь Лазик не выдержал, он деликатно улыбнулся.
- Я не знаю, кто это такое гражданка Пуке. Может быть, она глухонемая
или совершенно ненормальная. Я скажу вам только одно: я даже не умею
торжественно хохотать. Когда я должен был торжественно хохотать в трагедии
товарища Луначарского, я вдруг остановился над свежим трупом герцогини и я
совершенно замолчал, хоть мне и кричал Левка-суфлер: "хохочи же, идиот!". Я
вас уверяю, гражданин Кугель, что если бы я мог издавать возгласы и
торжественно хохотать среди белого дня, да еще на главной улице, я наверное