"И.Г.Эренбург. Лазик Ройтшванец" - читать интересную книгу автора

лежать со мной, после "Быка на крыше", среди леса в Булони или даже в ложе
глухой привратницы?"
Лазик тихо стонал. Вот, кто съел тухлую рыбу! Ну, пусть себе лежат
на крыше или даже в глухой ложе: это их семейное дело. Но при чем тут
ракета? Нет, кажется, легче размножать мертвых кроликов! Однако, Ройтшванец
был человеком твердой воли. Он решил дослужиться до бронзовых брюк, и он
работал, как вол. Через несколько дней он закончил краткое, но
содержательное предисловие:
"Французский писатель Альфонс Кюроз, книгу которого мы торопимся
преподнести пролетарскому читателю, не так прост, как это кажется с
поверхностного виду. Под видом столкновений разных полов, он на самом деле
звонко бичует французскую буржуазию, которая танцует, как сумасшедшая, среди
люстр и лимузинов. Валентин - типичный дегенерат, который, наверное, хочет
нашу нефть и пока что эксплоатирует свою глухую привратницу. Положение
угнетенного класса раскрыто автором хотя бы в таких словах этой якобы
голосующей рабыни: "господинъ, промолвила, она, вытрите ноги, если это вам
нравится". Сколько здесь раболепства под видом ложной свободы!
Конечно, Альфонс Кюроз шатается между двумя станами, и он не может
никак стать на твердую платформу. Мы знаем с точки зрения беспощадного
марксизма, что он вполне деклассированный тип и содрогается на перепутья.
Но талант подсказывает ему, что скоро уж не будет никаких очертаний, а
тенис перейдет в мозолистые ладони бодрых пионеров. Когда падает в будуаре
массивный таз, он символически вздрагивает и, пряча в комод грязное белье
своего прошлого, невыносимо кричит "идет, он идет!" Наш пролетарский
читатель усмехнется: да, он таки идет, новый хозяин жизни, и пора вам,
мечущиеся Кюрозы, стать под великий флаг установленного образца!"
Легко понять, как дрожал Лазик, заканчивая это предисловие: он ведь
хорошо помнил 87-ую статью. Но вдохновение победило страх. Рюрик Абрамович
прочел предисловие вслух, он прочел его с пафосом, брызгая слюной и
жестикулируя.
- Что говорить, первый сорт! Представляю себе, как бестия Фукс будет
мне завидовать...
Получив деньги, Лазик возгордился. Он пошел в "Венецию", выпил
графинчик водки и начал хвастаться:
- Я все могу разрезать с марксистской точки. Даже пупок. Я прямо
таки гений, и мне смешно думать, что передо мной сидят какие-то живые люди,
а не одна вечная память. Что, Феничка, ты таки прогадала? Я вскрываю научно
твой сиреневый капот и говорю - это шатанье между двумя платформами. Эй, вы,
Бетховен, играйте мне мелодию! А вы кто такой? Оффициант? Не знаю. Не
знаком. Вы, может быть, Максим Горький? Одним словом, помогите мне встать,
потому что у меня ноги не двигаются. Они уже, наверное, стали из бронзы.
Лазика повели в уборную. Позабыв о мировой славе, он виновато застыл
над раковиной. Что делать - он ведь никогда не пил столько.

17.

Две недели спустя Ройтшванеца уже знала вся литературная Москва. Он
заходил, как свой человек, в редакции посидеть, поговорить, он требовал в
издательствах авансы под различные труды, он выступал на диспутах. Все
быстро привыкли к его непомерно маленькому росту и тонкому голосу, похожему