"И.Г.Эренбург. Лазик Ройтшванец" - читать интересную книгу автора

дальше?... Нельзя ведь только нюхать, как пахнут подъезды кухмистерских".
Лазик искал лазейку. Внимательно обозревал он окрестности. Повсюду
глаза его натыкались на назидательный окрик: "берегись автомобиля!"
- Именно, нашел я чего беречься! Во-первых, здесь столько же
автомобилей, сколько у нас в Гомеле орхидей, во-вторых, они двигаются
гораздо медленней, чем, например, старик Гершанович, когда он идет из
синагоги домой ужинать, а в третьих, если меня и раздавит автомобиль, то
это, по крайней мере, американская смерть, как в настоящем двадцатом веке,
что все-таки приличней, чем умереть от позапрошлого голода. Нет, дайте мне
написать маленькое предупреждение, я напишу так: "Берегись моментальных глаз
товарища Фени Гершанович! Берегись запахов кролика и вообще сильного
аппетита"! Впрочем, кто обращаетъ внимание на самые мудрые наставления?
Рядом с Лазиком сидел рослый детина в трусиках и порыжевших от времени
штиблетах, но без прочего. На его груди и ногах бодро курчавилась поросль.
Он держал портфель под мышкой, насвистывал военный марш и перебирал ногами,
как застоявшаяся лошадь. Лазик на него не глядел: мало ли в Москве людей?
Голый? Пусть голый! Это ведь не Феничка Гершанович. Зато оголенный
гражданин, посвистывая, не сводил глаз с Лазика: что он ищет, то на домах,
то на небе, то под скамейкой?.. Заинтересовавшись, он, наконец, спросил
Лазика:
- Потеряли что-нибудь?..
Тогда Лазик недоверчиво взглянул на волосатые плечи соседа: как будто
тот же Минчик не может в два счета раздеться?..
- Потерял? Нет, мне нечего терять, кроме нашей гомельской надежды, но
ее я еще не потерял. Можно, конечно, потерять жену или деньги или даже
собственное имя. Это совершенные пустяки. Сегодня человек теряет зубы, а
завтра американский дантист вставляет ему новые. Но нельзя потерять
надежду. Это все равно, что взять и умереть за двадцать лет до своей
собственной смерти. На что мне надеяться, если у меня нет протекции, и если
вся Москва пахнет так вкусно, как одно рагу из несуществующих кроликов? Но
я все-таки надеюсь. Может кто-нибудь сейчас пройдет по бульвару и уронит
хорошенькую связь. Тогда я стану заведующим московскими плантациями
ананасов или даже питомников для скрещивания сознательных граждан с
угнетенными обезьянами.
- Здорово! Вы, значит, товарищ, тоже литературой занимаетесь? Давайте
знакомиться: Архип Стойкий. Читали в "Комсомольской Правде" отрывок из
романа "Мыловаренный Гуд"? Вот это эпос! Производство и без слюнтяйства. А
вы где же печатались?..
Лазик задумался. Чем он вправду не писатель? Если нужно снять рубашку,
он снимет. Главное - фантазия, а ведь Пфейфер не раз говорил ему: "вы,
Ройтшванец, врете, как будто вы не живой человек, но целая газета". Конечно,
Лазик в душе писатель! Вот за чем он приехал в Москву.
До этой минуты, говоря откровенно, Лазик мало думал о литературе. Он
только знал, что Пушкин ревновал свою жену, совсем, как подрядчик Шайкевич
и, что у Льва Толстого была замечательная борода, как у Карла Маркса, но у
Маркса лопатой, а вот у Толстого совком. Но теперь он понял, что он, Лазик
Ройтшванец, вовсе не "мужеский портной" и даже не спец, а грохочущий
писатель. Фамильярно подмигнул он ревнивому Пушкину.
- Печатался? Где угодно, и у меня было, кажется, штук сорок хорошеньких
псевдонимов. Меня, например, в Гомеле считали почти что Пушкиным, конечно,