"Илья Эренбург. Тринадцать трубок" - читать интересную книгу автора

суждено было вновь подняться на прежние высоты. Из зубов бедного маляра она
опять перешла в зубы сановника, хотя курил ее по-прежнему все тот же Федька
Фарт, по паспорту Федот Ковылев.
Это странное на первый взгляд обстоятельство объясняется общеизвестными
событиями, происшедшими в России в 1917 году.
Федька Фарт, молодой и веселый, пуще всего любивший задорное пение и
сурик, оказалось, конечно, с теми, кто хотел песнями потрясти гранитный
Санкт-Петербург и суриком залить не только десяток заборов, но небо над
Сестрорецком и дальше - над Индией, над Сенегалом, над двумя полюсами. Он
ходил, размахивал руками, говорил бойко и громко, а когда надо было стрелять
- стрелял. Как было уже сказано, все, что он делал, - он делал хорошо. Пока
это относилось к жеванию хлеба, пенью или закрашиванию стен лабаза, никто
способностями Федьки не интересовался. Когда же он говорил, размахивал
руками и стрелял, все нашли, что он прекрасный пропагандист, одаренный
организатор, и товарищ Федот - недавно последний - стал одним из первых. В
горячее время митингов, демонстраций, уличных боев товарищ Федот не вынимал
трубки из кармана. Там дожидалась она, как зерно в земле, своего вторичного
рождения.
Когда исполнились сроки и товарищ Федот в бывшем великокняжеском дворце
стал выслушивать доклады и принимать просителей, трубка вновь показалась на
свет, черная, древняя, изъеденная, похожая на престарелую монахиню. Но
встреча бывшего маляра с трубкой не была радостной - они как бы не узнали
друг друга. Товарищ Федот больше ничего не пел, кроме гимнов на официальных
церемониях, вытягиваясь при этом в струнку, хлеб жевал тихо и корректно, а
вместо того чтобы заливать суриком стены, подписывал резолюции или мандаты.
Может быть, поэтому трубка показалась ему горькой и невкусной. В несколько
месяцев он познал то, на что Виссарион Александрович Доминантов положил
долгие годы, а именно - считать свое дело общим. Правда, он никогда не
говорил об империи, но если брала верх какая-либо враждебная ему партия,
фракция или группа, он, откладывая трубку, кричал о гибнущем достоинстве
Российской республики.
Ко всему, товарищ Федот влюбился в идейную девушку, в товарища Ольгу,
влюбился идейно, а поэтому, когда товарищ Ольга после конца заседания
уходила с товарищем Сергеем, он страдал, и зубы его попадали в старое
знакомое место на роговом мундштуке.
В жаркий июльский день товарищ Федот получил телефонограмму, где
говорилось, что на съезде победило течение товарища Вигова. Почти
одновременно ему принесли письмо от товарища Ольги, которая извещала его,
что, презирая институт брака, она все же, во имя сохранения этической
чистоты, находит необходимым поставить в известность работников района о
том, что начиная с 12 июля она является подругой Сергея. Слова и в
телефонограмме, и в письме были сухие, иностранные, звучащие, как щелканье
пишущей машинки: тезисы, декларация, обструкция, позиция, информация. Но
слова, спадали подобно одежде, и Федот видел: Вигов - умный, хитрый, схватил
его за горло, душит, побеждает, отнимает силу, власть, возможность
подписывать, приказывать, то есть жить по-настоящему, а рядом другой -
красивый, сильный, вырывает из его рук вожделенную девушку, целует, берет и
ему, Федоту, не дает, да и не даст никогда. Впервые узнал он слабость,
скуку, нехотение жить. И вновь трубка, умевшая быть столь сладкой в далекие
дни, когда Федька красил забор белилами, лазурью и суриком, наполняла