"Илья Эренбург. Тринадцать трубок" - читать интересную книгу автора

низменный горох, к тому же моченный, а пить пиво, не закусывая, секретарь не
мог. Затем он гордо вынимал из портфеля газету и долго ее читал, хотя
по-английски понимал мало - почти исключительно названия городов и
собственные имена. Иногда к нему подсаживались учитель гимназии Виренко и
частный поверенный Блюм. Тогда Невашеин снисходительно цедил сквозь зубы:
- Интересы империи... достоинство... великодержавность...
Получив трубку, он сразу понял, что это много убедительней и английской
газеты и портера. Легкий след зуба сановника на роговом мундштуке умилил его
почти до слез, и когда мелкий секретарский зубок попал во впадину, он увидел
себя, Невашеина, богатым и всесильным - послом в Сиаме или в Абиссинии. Зная
по-гимназически иностранные языки, Невашеин понимал, что быть послом в
Европе он никак не может. Но в Сиаме? Ведь сиамского языка уж никто не
знает!
Привыкнув к трубке, он курил ее часто: у Доминантова, разбирая почту
или отдыхая после приема посетителей; в гостях у начальника канцелярии
Штукина, к которому ходил исключительно ради его жены, Елены Игнатьевны;
вечером у себя, на пролежанном турецком диване, гадая, пойти ли в пивную,
где скверный портер, но зато дипломатическая слава, или послать старого
слугу Афанасия в лавку за четвертью милой белоголовки и распить ее безо
всяких стеснений, вздыхая о титуле посла в Сиаме и о воздушном бюсте Елены
Прекрасной, то есть жены Штукина.
Невашеин заботился о своей внешности, мыл голову хинной водой от
преждевременного полысения, обрамлял свой кадык двумя блистающими углами
высочайших воротничков фасона "Лорд Грей" по восемьдесят пять копеек штука и
даже припудривал веснушчатые щеки. Во-первых, он твердо решил пойти по
дипломатической части и, в ожидании высокой сиамской карьеры, занять место
старшего секретаря Блохина, который, при минусе несоответствующей должности
фамилии, обладал двумя плюсами: знанием языков и галантной внешностью,
особым умением по-секретарски, смирено и вместе с тем независимо, сгибаться
в пояснице. Во-вторых, Невашеин, пудря веснушки, твердо надеялся стать
Парисом, то есть, не вызывая войны, которая и без того имелась в изобилии
повсюду, эмпирически познать степень и природу воздушности Елены, супруги
Штукина. Поэтому и трубку Невашеин содержал в должном виде, счищая
перочинным ножом нагар, вытирая дерево старым носком, оставшимся после
давней стирки во вдовстве и служившим для посторонних целей. Трубка
обкурилась, загорела, утратив элегантность, приобрела солидность,
добротность. След зуба уже явственно обозначился. Когда сановник бранил
секретаря и хвалил Блохина, когда вследствие повышения цен приходилось
отказываться от фарса "Муж под душ" или от нового галстука с изумрудной
искрой, когда Елена Игнатьевна, кокетничая с подпоручиком Ершовым, смеялась
над кадыком и веснушками Николая Ивановича - мелкий острый зубок секретаря
крепко вгрызался в роговой мундштучок.
Однажды - был понедельник, тяжелый день, - Невашеин узнал, что к
празднику наградных не будет. Одной фразой зачеркнули его ботинки, жилет,
новогоднюю бонбоньерку жене Штукина и многое другое, вплоть до скромной
бутылки церковного вина. Никогда не следует в понедельник начинать серьезные
дела. Но Невашеин, пренебрегая этой мудростью, не рассчитывая больше на
придаточную силу бонбоньерки и воспользовавшись тем, что сановник отпустил
его до вечера, решил наконец приступить к решительному наступлению на
сердце, точнее, на бюст Елены Игнатьевны. Как он и предполагал, Штукина дома