"Стив Эриксон. Дни между станциями" - читать интересную книгу автора

Густафсон, 1905-1990).

Они так мало времени провели вместе в Сан-Франциско, где по вечерам она
дожидалась звуков переключающихся передач его велосипеда и искала глазами
отблески его шлема в секретном переулке. В первый раз он уехал, когда она
призналась, что беременна на четвертом месяце. Уехал через два дня -
сдвинувшись наконец с того места на кухне, где окаменел, услышав эту
новость.
По ночам, сидя за маленьким столиком у окна, она писала ему; у них не
было денег на телефонные разговоры. Она ждала его ответов; они приходили
нечасто. Чем реже от него приходили письма, тем чаще она писала, словно так
можно было наколдовать ответ; письма копились. Она писала письмо, но, не
отправив его, спохватывалась, что нужно написать еще одно, - тогда она
писала второе и вкладывала в него первое. Вскоре она отправляла по пять,
шесть писем в одном конверте, затем дюжину, затем девятнадцать, двадцать, до
тех пор, пока он не начал получать по почте послания, гигантские, как
китайские шкатулки; он распечатывал одно письмо, только чтобы найти в нем
второе, во втором - ссылку на третье; письма, вложенные в письма, вложенные
в письма. Попытавшись добраться до сердцевины послания, он с отвращением
отбрасывал его в сторону после четырнадцатого или пятнадцатого письма. Он
считал, что по-своему любит ее, и по-своему она была ему нужна, но он был
скован своей свободой и, как и во Вьетнаме, не понимал, чем рискует.
Он не вернулся домой к рождению Жюля.
Она рожала одна, без наркоза и спрашивала вслух: "Где ты?" - при каждых
новых схватках. Медсестры и врачи, не понимая ее, отвечали: "Вот-вот
покажется, погоди"; они не догадывались, что в этот миг Лорен ни капли не
заботил ребенок, что она охотно согласилась бы произвести на свет мертвого
младенца, лишь бы Джейсон вошел к ней через дверь родильного отделения; и
только когда Жюль уже рвался из нее наружу, она решила, в бездне агонии, что
никогда больше не пошлет Джейсону ни единого письма и уж тем более ни одной
китайской шкатулки. Она решила это без ярости, без мстительности; от боли
все прояснилось, и ее решение было сдержанным и продуманным. Через два дня
она вернулась с Жюлем домой и легла спать у того самого окна, у которого
писала все эти письма; соседка по этажу передвинула ей кровать. Жюль спал с
ней. Ему прописали специальное детское питание, и врачи запретили ей кормить
его грудью. Первый день дома они с ребенком проспали, спали и всю ночь
напролет. На следующий день ее разбудил грохот под окном. Гремела небольшая
тележка: ее тянули несколько человек, а изнутри раздавалась странная музыка;
с одного конца тележки была воронка, куда люди из соседних домов бросали
монеты, - люди, которых Лорен никогда раньше не видела. В какой-то момент
она поняла, что в тележке - тело умершего ребенка; его везли на похороны, и,
когда монеты сыпались в воронку, стоявший на тележке манекен в красном
пальтишке с золотыми пуговицами, с широко раскрытыми безжизненными глазами и
безрадостной тонкой улыбкой, поднимал ручку в знак приветствия. Манекен
махал рукой, и в окнах соседних домов появлялись манекены маленьких детей,
махавшие в ответ, пока по всему кварталу не встали лесом качающиеся
туда-сюда руки манекенов. Увидев все это, Лорен, ужаснувшись, быстро
перевела глаза на Жюля, ожидая увидеть вместо него ребенка из тележки. Но
Жюль никуда не делся, он спал у нее на груди в лучах полуденного солнца,
равнодушный к музыке на улице и качающимся пластмассовым рукам.