"Стив Эриксон. Амнезиаскоп" - читать интересную книгу автора

фьордах, рядом с вершиной мира.

Пару дней назад я снова начал говорить сам с собой. Кажется, я даже не
сообразил, что делаю, пока не заметил, что женщина в соседней машине смотрит
на меня в ужасе... С самого Землетрясения я не говорю сам с собой, как
раньше, - в душе, расхаживая по квартире, в машине или идя по улице, строча
как пулемет средь бела дня и ни на секунду не задумываясь. Если честно, я
просто никогда не встречал того, кто с таким же пониманием отнесся бы к
тому, что я говорю, и кто слушал бы меня с таким же терпением, в ком я мог
бы быть так же уверен. По крайней мере, я всегда знал наверняка, что уж
сам-то себя не перебью, дам себе выговориться. Несколько лет назад я
проговорился об этом женщине, с которой тогда встречался. Это было сложно
назвать признанием, так как в моем понимании на признание этот факт не
тянул; скорей, я случайно обронил в разговоре: "Ну да, время от времени я
говорю сам с собой. Нет, я имею в виду - не про себя, а вслух". Мы были на
пляже, лежали на песке. Весь тот день и вечер она все сильней мрачнела, пока
наконец не созналась, что считает такое поведение довольно отчетливым
признаком психической неуравновешенности. Вообще-то, как ей пришлось
сознаться, она считала такое поведение довольно отчетливым признаком того,
что я абсолютно чокнутый; конечно же, она была права, я никогда этого не
отрицал. Я никогда не отрицал, что в моей голове - глубокий раскол,
проходящий сквозь всю мою душу, через мой мозг и за дверь, вдоль
Джейкоб-Хэмблин-роуд, прямо к Мелроуз-авеню, к ногам Жюстин.
На самом деле это из-за Жюстин я начал разговаривать в машине, хоть и
не помню точно, что я ей рассказывал. Я ехал на восток по Мелроуз, когда
увидел, как она встает передо мной на другой стороне Фэрфакс-авеню, только
что мелькнув за квартал или два позади меня и вполне готовая объявиться
снова еще на какой-нибудь улице за несколько миль отсюда, в любой момент в
пределах ближайшего часа-двух, а то и раньше. Она зависла высоко над улицей,
как всегда... Жюстин - это рекламный плакат. В последнее время она везде,
этот взрыв плоти, она распласталась на шелковой простыне в едва заметных
красных трусиках с кисточками того же цвета, что ее рыжие волосы, а над ней
каракули красной помадой гласят: "Жюстин". Ее груди, эти розовые пышные
шары, парят над городским ландшафтом, они не просто восхитительны - они
сверхъестественны, вечны, как сама Жюстин, которая в первый раз открылась
миру двадцать лет назад на рекламных плакатах, точно таких же, на которых
она красуется сейчас, в похожей позе, с менее пышно-воздушным телом, как
будто она зрела одновременно с легендой о себе. Через десять лет она вновь
появилась вдоль Сансет-Стрипа, бульвара Голливуд, бульвара Ла-Сьенега... а
теперь она появилась еще раз. Никто не знает точно, чем Жюстин занимается и
что она рекламирует; я подозреваю, что на самом деле она не занимается
ничем, хотя внизу на плакатах написан телефон для тех, кому интересно это
узнать. Годы идут, а Жюстин все прорывается из декады в декаду, и каждый раз
выглядит все моложе и лучше, становится все более совершенной и вездесущей,
и ее единственным действительно важным занятием остается присмотр за
городом - она Красный Ангел Лос-Анджелеса, охраняющий квартал за кварталом,
улицу за улицей, плакат за плакатом, год за годом. Несмотря на это, я все
равно запоминаю телефон.
Мне не приходится его записывать, потому что в Лос-Анджелесе цифр я -
главный запоминатель, точно так же, как в Лос-Анджелесе имен я - главный