"Стив Эриксон. Явилось в полночь море (Магич. реализм) " - читать интересную книгу автора

видела сотню снов, пока не почувствовала, что не выдержит больше ни одного
откровения.
Ее тело стало частью Календаря, блуждающим центром апокалипсиса. В
течение последующих дней и недель Жилец устанавливал ее повсюду, наблюдая,
как послушно скользят по отношению к ней даты и перестраиваются
хронологические графики. Он заставлял ее часами кружить по комнате из угла
в угол в сочащемся через заклеенное окно свете или в тени за пределами
света. Он сажал ее на стремянку, укладывал лицом вниз на пол, пригвождал ее
к стене, ставил в прихожей или на лестнице. Он выводил ее, голую, из дома к
подножию холма - так, чтобы видеть ее соотношение с тем или иным годом
через глазок, который проделал в Календаре на месте одной фривольной, не
представляющей ценности даты. Ошеломленные водители чуть не съезжали с
дороги. Он ставил ее на соседний холм, вдали от чужих глаз и за пределами
даже своего собственного поля зрения, и, наконец, отвез ее в Парк Черных
Часов, одев в старое длинное синее пальто, и поставил на могилу своей
капсулы времени, где дал ей секундомер и проинструктировал, чтобы точно в
назначенный момент, когда пройдет достаточно времени, чтобы он успел
добраться до дому, до комнаты, до Календаря, она сбросила пальто и стояла
голая среди могильных камней, пока он начертит смещенные курсы и составит
диаграмму вращающихся механизмов.
К тому времени Кристин уже так привыкла к наготе, что носила ее как
театральный костюм. В том, как они занимались сексом, что-то изменилось - с
его стороны уже не было безразличия, а появилась одержимость, как и во всей
остальной его жизни. По его настоянию Кристин стала спать с ним в его
постели, даже когда они не занимались сексом, и по утрам она просыпалась в
его объятиях, он крепко прижимал ее к себе. "Разумеется, ты свободна в
любой момент разорвать соглашение и уйти", - вспомнились ей слова из
газетного объявления, но сама природа соглашения теперь изменилась, Кристин
знала это, даже если он не признавал этого открыто.
И потому в ту ночь, когда они выехали в пустыню, она сразу догадалась,
что у него на уме. К этому времени ночь и день ничего для него не значили,
он спал лишь урывками и когда попало. В ту ночь они три часа ехали по
пустыне на северо-восток от Лос-Анджелеса, в небе бушевал звездный пожар.
Кристин всю дорогу было не по себе, она устала, но тревога и холод не
давали ей уснуть, а Жилец все посматривал на нее, как будто пытался решить,
что же все-таки с ней сделать, словно сомневался (как и она), какое
желание, или откровение, или безумие правит данным моментом. Они ехали по
направлению к Сан-Бернардино, потом миновали ущелье Кейджон-пасс, пролетая
в темноте по пустынному шоссе, пока в кассетнике играли "индастриал" и
Лист. Где-то в унылом запустении между Барстоу и Лас-Вегасом Жилец наконец
съехал на обочину. Он заглушил двигатель, но оставил зажигание и включил
погромче музыку, которая стала звучать особенно похабно, и он хотел, чтобы
ее было слышно, когда он вылезет из машины. Выйдя из машины, он обошел ее,
чтобы открыть дверь Кристин.
- Выходи.
- Что мы будем делать? - спросила она.
- Выходи давай.
- Нет.
- Никаких "нет", - прорычал Жилец, - только "да".
- Нет, - сказала Кристин.