"Кэролли Эриксон. Тайный дневник Марии-Антуанетты " - читать интересную книгу автора

мать. - Мы не сектанты и не дикари-язычники. Кроме того, Джозефа еще жива. И
пока она не умерла, у нас остается надежда. Сейчас я удаляюсь в часовню,
чтобы помолиться за нее. И советую всем поступить так же. - Доктору она
сказала: - Я хочу, чтобы мне незамедлительно сообщали обо всех изменениях в
ее состоянии.
Я больше не могу молчать.
- Ох, мама, она так ужасно переменилась. Ты бы не поверила, если бы
увидела ее! - По лицу моему текут слезы, когда я выкрикиваю эти слова.
Мать молча и сурово смотрит на меня. Иосиф тоже испепеляет меня
яростным взглядом. Доктор Ван Свитен попятился, он испуган до смерти.
- Будь добра, Антония, объяснись, - спокойно повелела мать.
- Я видела ее. Она вся распухла, стала черно-синего цвета, и от нее
отвратительно пахнет. А они держат ее в какой-то темной крысиной норе под
старым зданием школы верховой езды, куда никто не ходит. - Я взглянула
матери прямо в глаза. - Она умирает, мамочка. Она умирает.
Вместо того чтобы обнять и прижать меня к себе, как я ожидала, мать
сделала несколько шагов в сторону, так что до меня больше не долетал
знакомый ее запах, чудесная смесь чернил и розовой воды.
- Вам лучше удалиться, - обратился доктор Ван Свитен к моей матери и
Иосифу, которые поспешили отойти от меня еще на несколько шагов. - Я
позабочусь о ней. За девочкой будут наблюдать на случай, если у нее появятся
симптомы черной оспы. - Он сделал рукой знак одному из ливрейных лакеев, в
ожидании приказаний стоявших у дальней стены большой комнаты. - Немедленно
пошлите за моим помощником. И молочницами.
Меня отвели в старую казарму дворцовой стражи и оставили там под
присмотром двух деревенских женщин - одной молодой, а второй, наоборот,
очень старой. Меня держали взаперти до тех пор, пока доктор не убедился, что
я не подхватила заразу от сестры. У меня отобрали всю одежду и сожгли, а
Софи взамен прислала мне новую. Когда я надевала платье, из кармашка выпала
записка. Она была от Карлотты.
"Милая моя Антуанетта , - писала она, - ты выказала недюжинную
храбрость, когда отправилась навестить Джозефу. Здесь все уже знают о твоем
поступке. Мы должны делать вид, будто не одобряем его, но в душе
восторгаемся тобой. От всего сердца надеюсь, что ты не заболеешь. Иосиф в
ярости. Я люблю тебя".

3 июля 1769 года.
Я решила не показывать свой дневник отцу Куниберту. Он будет только
моим. Это будет летопись моей жизни, и больше ничьей.
За последние педели со мной произошло столько всяких разностей. Мне не
разрешили больше видеться с Джозефой, которая умерла на третий день после
того, как я спустилась к ней в подвал. Я пытаюсь не думать о том, как много
ей пришлось выстрадать. Но я знаю, что никогда не смогу забыть того, как она
выглядела, лежа на узкой кровати в кишащей крысами норе.
Отец Куниберт говорит, что я должна задуматься о проявленном
самовольстве и непослушании, а потом молить Господа о прощении. Он говорит,
что я должна быть благодарна за то, что осталась жива. Но я испытываю не
благодарность, а одну только печаль. Мне не разрешили присутствовать на
краткой панихиде по Джозефе, потому что молочницы все еще наблюдали за мной.
Каждое утро и каждый вечер они осматривали мои лицо и руки в поисках