"Сюсаку Эндо. Младшая сестра (Современная японская новелла)" - читать интересную книгу автора

сказала:
- Пусть даже так. Я сама выбрала себе дорогу, сама на ней и провалюсь.
Во всяком случае, мне не по душе Япония. Мне становится душно здесь.
В ее горящих черных глазах можно было без труда прочесть презрение
бесстрашного борца к человеку, проповедующему мирную обывательскую жизнь без
опасностей и треволнений.
Кончилось тем, что ни мне, ни отцу не удалось ее отговорить, и в один
прекрасный день нам волей-неволей пришлось проводить ее в аэропорт Ханэда.
Было это пять лет назад. Стоял июльский день. Над аэродромом, густо поросшим
летней травой, клубились гигантские, белые как снег облака. Сестра
расставалась с нами, по-видимому, без особого сожаления: ни тени печали не
было на ее лице.
- Вот я и уезжаю, - сказала она. - Прощай, По-тян! "По-тян" - это было
ласкательное имя, которым она называла меня. От ее слов "я уезжаю" у меня
как-то странно сжалось сердце. А вдруг эта девчонка никогда больше не
захочет вернуться в Японию? Недоброе предчувствие шевельнулось во мне, будто
какая-то зловещая птица крылом своим задела мою душу.
- До свидания, папа. Берегите себя!
Не вынимая рук из карманов, отец молча кивнул головой в знак прощания.
Я почему-то лишь сейчас заметил, как сильно похудели у него плечи и отросли
седые волосы, и мне еще больше стало не по себе.
Отец уставился в небо и не отводил от него глаз до тех пор, пока
самолет, в котором улетела сестра, не превратился в едва различимую точку и
не исчез наконец за грядой белоснежных облаков.
Прошло два года. Потом еще три. Сестра регулярно присылала авиапочтой
письма, в которых сообщала, что приезд в Париж был для нее счастьем и что
живет она превосходно. Она писала, что квартирует на полном пансионе у одной
французской семьи, с которой недавно познакомилась, и не без гордости
извещала, что из ее комнаты видна площадь Согласия. О желании вернуться
домой она и не заикалась. Я спрашивал в письмах, не пора ли ей вернуться на
родину и выйти замуж, но она уклонялась от прямого ответа на мой вопрос и
продолжала подробно писать о своих занятиях театральным искусством. В такие
минуты я неизменно вспоминал ее сверкающий взгляд и ее последние слова перед
отлетом: "Вот я и уезжаю. Прощай, По-тян!" Меня преследовала мысль, что она
чувствует себя одинокой в Париже и тоскует, но не хочет сдаваться, не хочет
жаловаться на судьбу, которую сама себе избрала. Не потому ли она с такой
радостью сообщает, что нашла приют в некой французской семье? И все же в
глубине души я испытывал к ней чувство, похожее на зависть. Я завидовал ей,
прямо идущей к поставленной цели, в то время как я, с ее точки зрения,
возвратившись в Японию, увяз в тине мещанского благополучия.
Медленно подрулив к посадочной площадке, самолет остановился, и, пока
пропеллер продолжал делать последние холостые обороты, я, протирая оконное
стекло, запотевшее от моего дыхания, всматривался в толпу встречающих,
тщетно пытаясь отыскать глазами сестру. Ее на аэродроме не было. Сноп
ослепительных лучей от нескольких прожекторов, окружавших площадку, осветил
корпус нашего самолета, и тонкие нити моросящего дождя, словно иголки,
засверкали перед глазами. Подавляя чувство нежности и взволнованности,
охватившее меня при мысли о встрече с сестрой, я не спеша застегнул пояс на
своем новеньком твидовом пальто, сшитом перед самым отъездом, и самым
последним из пассажиров-иностранцев спустился по трапу на покрытый лужицами