"М.Емцов, Е.Парнов. Только четыре дня" - читать интересную книгу автора

раскрытое окно кабинета, не унес голубой конверт.
Второв вскочил, торопливо сделал несколько приседаний, пытаясь прогнать
вязкую и приторную, как патока, дремоту, засевшую в мышцах и настойчиво
зовущую назад в теплое небытие сна. Он взял письмо и подошел к окну. Раскрыл
створки. Глубоко вздохнул и поднес конверт к глазам. Второв был близорук.
Хорошо и давно знакомый почерк - буквы похожи на баранки.
Жена ушла от него через год после свадьбы и больше не возвращалась, но
письма присылала регулярно, раз в два-три месяца. Они были разными, эти
конверты, надписанные ее уверенной рукой. Одни скучно официальные - только
адрес и марка, другие - многоцветные и яркие, с видами Кавказа и Крыма.
Иногда приходили и большие пакеты из плотной, болотного цвета бумаги с
пестрыми экзотическими марками и множеством черных и красных штемпелей или
маленькие белоснежные прямоугольнички, умещавшиеся на ладони, хранившие
слабый аромат дорогих духов. Вид некоторых писем ясно говорил, что они долго
тряслись в почтовых мешках, навьюченных на верблюдов, кочевали на
автомашинах, блуждали по карманам, в которых табак раздавленной сигареты
плотно облепляет кусок черного хлеба. В общем, конверты были разными, и шли
они из разных мест. Но содержание белых, серых и зеленых листков почтовой
бумаги казалось удивительно однообразным. Она всегда писала только о себе.
У Второва за время их пятилетней переписки сложилось твердое убеждение,
что он знает двух совершенно несхожих женщин. Одна - вздорная, мелочная,
неряшливая, всегда кем-то и чем-то недовольная; другая - та, что писала
письма, - ослепительная, жизнерадостная, искательница приключений. И каждый
раз та, другая, вызывала в нем глухую тоску по неведомой ему яркой и острой
жизни, полной разнообразия и неожиданностей.
Письма ее он обычно читал на ночь, когда выдавалась свободная от работы
минутка, и во сне ему являлись длинноногие мужчины в смокингах, с
пистолетами и сигарами, и красивые женщины в ковбойках, с геологическими
молотками в руках. Она же ему не приснилась ни разу.
Второв еще раз вздохнул и отложил конверт в сторону. Пусть подождет до
вечера. Тогда он поймет не только то, что она написала, но и то, что при
этом думала. А сейчас читать письмо нельзя, никак нельзя, иначе весь день
пойдет насмарку.
Второв пошел в душ и, закрыв глаза, подставил лицо холодным упругим
струям. Потом он долго брился, оттягивая бледную кожу на щеках н выдвигая
вперед подбородок, чтобы лучше выбрить складки.
Потом мать позвала его завтракать, и, увидев ее старую, в морщинках и
коричневых пятнышках руку на белой пластиковой филенке двери, Второв
вспомнил, что давно собирался что-то сделать для матери, но забыл, что
именно.
Темная жидкость, похожая на нефть, медленно съедала белизну чашки, пока
не остался только узенький просвет между золотым ободком и дымящейся
поверхностью кофе. Мать опустила сахар. Второв смотрел на ее распухшие от
подагры пальцы и мучительно пытался вспомнить, что же он все-таки хотел
сделать для нее.
Так и не вспомнив, он подвинул к себе чашку и развернул газету. Бумага,
пахнущая краской, шуршала и трещала, как перекрахмаленная рубашка.
Просовывая под газетой руку, Второв на ощупь брал бутерброд и запивал его
горячим, обжигающим язык, кофе. Для этого ему приходилось поворачивать
голову направо, чтобы пар не застилал строчек. Когда очки запотели, он