"Дмитрий Емец. Какие чувства связывали Акакия Башмачкина с его шинелью? (Толкования повести Н.В.Гоголя)" - читать интересную книгу автора

в человеке.
Финалы целого ряда произведений Н.В.Гоголя имеют определенную
назидательную тенденцию. Вспомним хотя бы "Ревизора" с его заключительной
"немой сценой". Из мира абстрактных рассуждений о добре писатель пытается
перевести своего читателя к конкретным добрым делам.
По мнению американского исследователя Д.Фангера, впрочем, довольно
спорному, ""Шинель" одновременно и вбирает в себя и превосходит все лучшее,
что было свойственно предыдущему творчеству Гоголя. Так, "с точки зрения
сюжета это такая же сентиментальная повесть - жалостная история, - как и
"Старосветские помещики", только с более резкой комической окраской" (хотя уже
само название говорит о более широком символическом замысле); а "с точки
зрения места действия, темы и стиля" "Шинель" примыкает к миру ранее
написанных петербургских повестей. Здесь присутствует иронический тон
вступления к "Невскому проспекту", а образ Акакия Акакиевича, который только и
видит, что служебные бумаги <...> продолжает собой более ранние типажи
чиновников, столь занятых служебными делами, что им "вместо вывески
показываются картонка с бумагами, или полное лицо правителя канцелярии" (2,
т.3, 112); подобно "Запискам сумасшедшего" в повести идет речь о жалкой жизни
мелкого чиновника и о его жалком бунте. Как "Нос", "Шинель" исполнена
алогизмов и насквозь проникнута абсурдом; наконец, как и во всех остальных
петербургских повестях, повествование основано на "перемещениях" (73, 50).
В департаменте относились к Акакию Акакиевичу безо всякого уважения и даже
на него не глядели, когда давали что-нибудь переписать. Когда же Акакий
Акакиевич умер, то "Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в
нем его и никогда не было" (2, т.3, 131).
На фоне обычного, насыщенного междометиями и частицами, косноязычия Акакия
Акакиевича, вдруг слышен его голос, произносящий внятно, без междометий:
"Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" (2, т.3, 111) На фоне обычного
косноязычия в жизни это звучит чисто и пронзительно ясно. У читателя возникает
ощущение, что он слышит внутренний голос героя.
Кажется, странно говорить о "внутреннем голосе" применительно к Акакию
Акакиевичу. Какой у этого придавленного чиновника может быть внутренний голос?
Но вчитываясь в повесть внимательнее, замечаешь: Акакий Акакиевич не лишен
внутреннего мира, а, напротив, обладает им в полной мере. "И в разговоре он не
оканчивал фразы, начавши: "Это, право, совершенно того..." - а потом уже
ничего и не было, и сам он позабывал, "думая, что все уже выговорил". (2, т.3,
116) Значит, происходила в Акакии Акакиевиче скрытая напряженная работа мысли,
не всегда, правда, выходящая на поверхность. Внешний мир и мир Акакия
Акакиевича абсолютно чужды и закрыты наглухо друг от друга. Когда же в финале
повести мир Акакия Акакиевича открывается, как ракушка, на контакт с
окружающим миром, это ведет к гибели героя.
Внешний мир унижает героя всеми способами, облепляя его "со всех четырех
сторон" всяким вещественным "вздором": здесь и "сенца кусочек" на его
вицмундире "какого-то рыжевато-мучного цвета", и всякая дрянь из окна, под
которое он всегда поспевает. (2, т.3, 112) Но вот является в его жизнь особая,
"идеальная вещь", отделяющая от всего остального, угнетающего его вещного
мира, - шинель. Шинель - это "вечная идея", "подруга жизни", "светлый гость",
представительница молчаливого внутреннего мира Акакия Акакиевича: "... И
подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой
подкладке без износу" (2, т.3, 120).