"Дмитрий Емец. Арина (рассказ случайного попутчика)" - читать интересную книгу автора

- Сразу забывается. Иметь фамилию Иванов - это все равно что вообще не
иметь фамилии.
- Так ты художница?
- Когда-то мне казалось, что да... Теперь не знаю. На пятом курсе я
бросила отделение живописи института Репина - не стала рисовать диплом,
таким убогим он мне показался.
Она помрачнела, и я понял, что своим вопросом затронул в ней больную
струну и больше не спрашивал ее о картинах. Если задуматься мучало ее то же,
что мучало и Шебутько, и меня - мы все чувствовали, что занимаемся не тем,
для чего созданы, и не так, как должны, теряем лучшие, быть может, годы
нашей жизни на пустую суету, размениваем золотой рубль нашего таланта и
наших сил на медные пятаки и бестолково растрачиваем их. Да что говорить
теперь об этом?
В тот вечер наш пешеходный пароход носило по всему Петербургу как
парусник без руля, отданный на волю ветрам, и Арина шутила, что будь мы ее
на ее маленьком автомобильчике, он наверняка высунул бы язык на радиатор.
Мы поужинали в небольшом кафе, потом петляли вместе с каналом
Грибоедова, ниже Никольского собора вышли к Фонтанке, а оттуда по ее
набережной вышли к Большой Неве и к Финскому заливу.
Здесь пройдя через заросший кустарником пустырь, мы подошли к самому
заливу, к его заточенным в бетонные плиты берегам, о которые равномерно
хлюпали волны. Ветер дул с залива, но самого залива, затянутого туманом,
видно не было, а только различалось нечто колеблющееся и огромное, что
ворочалось и дышало где-то совсем близко.
Мы спустились на пустой мол, бетонным носом уходивший в залив. Я сел на
доски от ящика, сколоченные кем-то в маленькую скамейку, а Арина опустилась
ко мне на колени и, по-кошачьи ссутулившись, прижалась к моей груди. Мы
слышали, как трутся о мол волны, и изредка до нас долетали холодные брызги.
Я взял ладонями ее лицо и снова целовал ее щеки, линию волос и углы
большого рта. Пьяный Шебутько рассуждал как-то, что люди - это разрезанные
пополам яблоки, перемешанные в огромном котле. Нужно перемерить сотни
половинок, прежде чем найдешь ту, единственную, которая составит с твоей
половинкой одно целое. "Если ее уже не сожрал червяк!" - помню, закончил
тогда он. Но что мне тогда было до Шебутько, что до всех остальных в мире!
Заметив, что к подбородку у нее прилип маленький кусочек укропа
воспоминие об ужине в кафе, я бережно снял его губами.
- Бурадурафуракун! - вдруг сказала она.
- Что это значит? - не понял я.
- Просто слово. Я подумала, что если все слова чего-то значат, то пусть
будет хотя бы одно, которое не значит ничего, - сказала она.
Одурманенный теплом ее тела и чуть хрипловатым, словно сонным голосом,
я стал целовать ее все жаднее. Прижимаясь ко мне все теснее, она отвечала.
Мои руки сдавили ее спину, сжали ее и скользнули ниже. Ладонями я ощутил
упругую мягкость ее ягодиц, а потом скользнул под сарафан, к шелковистому
теплу ее кожи... На мгновение она яростно напряглась, отталкивая меня, а
потом вдруг тяжело выдохнула и обмякла, поддавшись...
Потом я сидел на краю мола и курил, а она, зябко закутавшись в мой
пиджак, сидела рядом на корточках, обняв свои колени и покачивалась. Было
уже совсем темно. Я провел рукой по ее лицу, почувствовал на ее ресницах и
щеках влагу и прижал ее к себе. Она едва слышно всхлипнула.