"Харлан Эллисон. Джефрти пять лет" - читать интересную книгу автора

Пять лет. Двадцать два года. Я любил его так, что и выразить не могу.
Толком не знаю почему. Просто любил - и все. Что тут еще скажешь?
Я общался с ним, а значит - вежливость того требовала - и с Джоном и
Леоной Кинзер. Обедал, иногда проводил у них субботний вечер, оставался на
часок, когда привозил Джеффти из кино. Их благодарность отдавала
раболепием. Наши походы избавляли их от тягостной повинности - выходить с
сыном в люди, перед всем миром притворяться любящими родителями совершенно
нормального, счастливого, симпатичного ребенка. В благодарность меня
окружали гостеприимством. Гнетущим, невыносимо гнетущим.
Я жалел этих бедолаг, но и презирал - за неспособность любить Джеффти.
А любить его стоило.
Конечно, воли своим чувствам я не давал, даже просиживая с Кинзерами
неимоверно никчемные вечера.
Сидели обычно в полутемной гостиной - всегда темной или полутемной,
будто навеки погруженной в сумрак, будто, засияй в глазах обитателей дома
свет - и миру откроется то, что здесь тщатся скрыть. Сидели и молча
смотрели друг на друга. Никогда они не знали, о чем со мной говорить.
- Ну, как дела на заводе? - спрашивал я Джона.
Он пожимал плечами. Ни в разговоре, ни в жизни не умел держаться
естественно и непосредственно.
- Прекрасно, прекрасно, - бормотал он наконец.
И снова - молчание.
- Кусочек кофейного торта? - предлагала Леона. - Только сегодня утром
испекла. Или яблочный пирог. Или молочное печенье. Или хорошо подрумяненная
шарлотка.
- Нет-нет, спасибо, миссис Кинзер, мы с Джеффти по дороге домой
перехватили по чизбургеру.
И снова - молчание.
Наконец неловкость делалась невыносима даже для них самих (а кто
знает, как долго длится молчание, когда они одни, одни со своей бедой, о
которой больше уже не упоминают), и тогда Леона Кинзер говорила: "Я думаю,
он уснул".
И Джон Кинзер поддакивал: "Радио не слышно".
И вот так каждый раз - пока я не сочту, что долг вежливости исполнен и
можно откланяться и смыться под какимнибудь благовидным предлогом. Да,
именно так, все то же самое, каждый раз... кроме одного.
- Не знаю, что еще делать, - Леона заплакала, - никаких изменений, ни
дня покоя.
Ее муж выбрался из старого кресла и подошел к ней. Наклонился, пытаясь
утешить. Коснулся седеющих волос.
И такая неловкость сквозила в каждом движении, что сомнений не
оставалось - сопереживать этот человек давно разучился.
- Ш-ш-ш, Леона, все в порядке, ш-ш-ш.
Но она все плакала, пальцы скребли покрывало на подлокотниках кресла.
Потом выдавила:
- Иногда я думаю - лучше бы он родился мертвым.
Джон взглянул вверх, в угол. Высматривал неведомую тень, что взирает
оттуда на него? Или, может, искал поддержки у Бога?
- Не думаешь ты так, - сказал он ей мягко, жалобно, всей своей
напряженной позой, самим дрожащим голосом моля - отрекись скорей, пока Бог