УДК 821.161.1-313.1

ББК 84(2Рос-Рус)6-44

       С89

ISBN 5-8026-0082-9

               © Издание на русском языке, «Гудьял-Пресс, 2000

© В. Суворов, И. Ратушинская, В. Буковский, И. Геращенко, М. Ледин, 2000

© Художественное оформление, ООО «ТЕХНЕКСО», 2000

Глава 1

СУТЬ ДЕЛА

Поль Росс принадлежал к числу тех людей, у которых лицо не соответствует телу. Его тело было телом атлета: широченная грудь, мощные плечи, сильные руки с длинными, удивительно элегантными пальцами, осиная талия, пусть и начавшая чуть полнеть, и стройные ноги — чуть-чуть кривоватые, но зато придававшие его походке этакий ковбойский оттенок. К такой фигуре подошла бы крепкая голова, мужественное лицо с косматыми бровями и горящими темными глазами. Увы, его маленькая, похожая на еловую шишку голова, сидела на хрупкой шейке, а лунообразное лицо казалось неспособным выражать ничего, кроме легкого замешательства. Люди, склонные переоценивать значение наследственности, без сомнения сказали бы, что тело свое он унаследовал от русских дедушки с бабушкой, а лицо — от мамы, происходившей из штата Айова. В этом сплаве были ясно различимы черты отцовской и материнской линий. Эти две ветви фамильного древа были заметны не только в физическом, но и в психологическом складе Поля. Еще когда он учился в школе в Чикаго, он, несмотря на протесты отца, начал изучать русский язык. Его папа, превративший фамилию Ростовский в американизированного Росса, не хотел, чтобы кто-нибудь догадался, что его родители бежали от Великой Октябрьской революции. Русский давался Полю легко, он без труда запоминал длинные романтические отрывки из произведений Пушкина и Гоголя, а также и народные русские песни, — это последнее обстоятельство придавало ему популярности на университетских вечеринках. Но далее этого его любовь к России не простиралась. Его не привлекали ни блины с икрой (да его родители и не могли себе позволить такой роскоши), не тянуло его и посетить Ленинград — город, где родились его предки. Странным образом его не интересовала и русская история — если не считать отрывочных знаний, которые он почерпнул, читая русскую классику. Казалось, он чувствовал, что у него были какие-то обязательства по отношению к своим славянским предкам, но он оплатил их, изучив русский язык.

Что же касается всего остального, Поль был олицетворением практичного американца. За невыразительными чертами его лица скрывался вполне думающий человек. Кроме того, он убедительно доказывал, что работоспособность и хороший характер куда важнее в жизни, чем избыток серого вещества. Он небезуспешно окончил Иллинойский университет, а затем, полностью отвечая желаниям своего отца, продолжил обучение в Уортонской школе бизнеса. Он научился разбираться в рыночной экономике, освоил основы руководства сотрудниками, и занял место своего отца у руля инженерной фирмы в Чикаго. Тихий и упорный Поль работал не покладая рук, и через пятнадцать лет на Среднем Западе США возникла целая цепь крайне успешных конструкторских бюро.

К началу 90-х годов Поль, состоятельный холостяк, начал серьезно подумывать о женитьбе, о необходимости продолжить семейное дело. Ему было уже под сорок, и он приближался к тому периоду своей жизни, когда человек, начиная спрашивать себя: «И в этом заключается вся жизнь?» — не может без страха ответить себе ни «да», ни «нет». В таком настроении, в апреле 1991 года, Поль отмечал со своими однокашниками двадцатилетие окончания университета. Было уже поздно, и за его столиком сидел его давнишний приятель — Джонатан Вильям Хардинг II — или просто Вилли, как его называли бывшие студенты. Коллеги же его по Министерству иностранных дел называли его уважительно Джей — Дабл Ю*, как это принято в Соединенных Штатах. В свое время, в университете, Хардинг был одним из самых популярных студентов — его отец был весьма известным адвокатом в городе Каир, неподалеку от Сан-Луи. Популярность сына покоилась на том факте, что он не испытывал недостатка в карманных деньгах, водил длинную и блестящую машину, и блестяще же умел соблазнять городских девочек. Помимо того, он еще и великолепно играл в теннис.

Деньги у Хардингов были, но, как они постоянно напоминали своему сыну, деньги эти не свалились с неба. Богатство пришло к ним потому, что они относились ко всем благожелательно, старались делать приятное, а в деловых отношениях пытались предугадать шаги конкурентов. Социальный статус как таковой их не привлекал — им нужны были деньги, которые автоматически вызывали к себе уважение окружающих. Успех в адвокатской практике, согласно Хардингу-отцу, измерялся не числом случаев, которые он выиграл в Верховном суде, а числом выигранных случаев. А поскольку трудиться, защищая богатого клиента, приходилось столько же, сколько и при защите бедного, — вывод был ясен. Это отношение к жизни, не претерпевшее сколь-нибудь заметных изменений, унаследовал и Хардинг-сын. Он вырос в атмосфере конкуренции, и старался всегда победить. В школе он был отличником, несмотря на свои более чем скромные способности, потому что всегда точно знал, что от него ожидают, угадывал, какие вопросы будут в экзаменационном билете, и был, в общем, отличным парнем.

Популярен он был не только в школе — но и в церкви, в загородном клубе... и среди девочек. Он первый из всех своих школьных приятелей потерял невинность — ему было всего двенадцать. Это гигантское достижение автоматически превратило его в глазах мальчишек в героя, девочки же видели в нем нечто опасное и таинственное. Достижение это, впрочем, не было плодом непосредственного чувства. Это был результат типичного для Хардингов расчета. Вилли вычислил, что у хорошеньких девочек успеха он не добьется — их всегда привлекали старшие мальчики. Поэтому он обратил свое внимание на уродливых, в особенности тех, кто был на пару лет старше его. Ему не нужна кинозвезда, говаривал он своим приятелям, ему нужно просто трахнуться. С присущей всем Хардингам деловой хваткой Вилли рассчитал, что девочкам нужна любовь, иначе они в койку не прыгнут. Его признаниям в любви, поэтому, скорее всего поверит девица, ничего подобного раньше не слышавшая. На основе этого расчета он и обратил свое внимание на прыщавую толстуху — и его расчет оказался верным. Этот первый успех как бы заложил краеугольный камень в здание его дальнейших достижений на сексуальной почве в Иллинойском университете.

По окончании университета Хардинга призвали в армию. Ему повезло — он попал в разведывательный отдел Пентагона, где обрабатывались донесения разведчиков из Вьетнама и Камбоджи, прежде чем попасть на соответствующий стол в Вашингтоне. Вилли нравилось работать для правительства. В деньгах он не нуждался, по службе он продвигался без труда. В отставку он вышел майором. Перед ним встал вопрос — что же делать дальше. Интеллектуальная деятельность его не привлекала, и ему хотелось просто побродить по свету. Кроме того, он знал, что его внешность обеспечит ему успех у простушек. Поэтому он выбрал Министерство иностранных дел. Карьера его в этом учреждении была довольно обычной — сначала консулат в Боготе, потом посольство в Браззавилле, затем еще шесть лет в Госдепартаменте. Он нравился всем, производил блестящее впечатление, особенно после женитьбы на Натали Ривс, дочери вице-президента компании «Пепси-кола». Прошло совсем немного времени, и он уже получил место, о котором многие мечтали. Вскоре после того, как Горбачев сменил Черненко, Хардинг оказался в Москве, в американском посольстве, на должности политического советника.

Вот этот-то Хардинг и разглагольствовал сейчас перед Полем.

—  Это потрясающе, — говорил он, — в Горбачеве столько привлекающей к себе загадочности, что он скорее напоминает звезду экрана, чем политического деятеля. Только представь себе контраст между ним и бывшими ранее у руля старперами, алкоголиками и солдафонами.

— Да, — Поль приканчивал третью бутылку пива, и его любовь к бывшему однокурснику была безграничной, — должно быть, здорово жить в Москве.

— Я никогда и не воображал, что работа дипломатов может быть такой потрясающей. Понимаешь, чувствуешь, что ты участвуешь в великих исторических свершениях. И ведь никогда еще раньше коммунистический режим не преобразовывали изнутри — и эти преобразования касаются всех, живущих в Советском Союзе и Восточной Европе. Ты только подумай — один человек — конечно, Раиса — это тоже нечто фантастическое, через нее русские женщины начинают понимать, что такое подлинное освобождение, — так вот, только подумай: один человек может перевернуть целую страну — да что я говорю, весь мир! Он похож... ну, не знаю, мой старший брат рассказывал мне про Джона Кеннеди — после старика Эйзенхауэра у руля молодой, мужественный президент, и вся страна вдруг почувствовала себя молодой. С Горбачевым, полагаю, дело обстоит так же.

— Да-а. И не сомневаюсь, женщины на нем так и вешаются, а?

— Но как! — Вилли сел на любимого конька. — Наши в посольстве считают его потрясающим. А это родимое пятно на голове у него! Знаешь, как некоторые бабы с ума сходят от шрамов?

— И русские женщины тоже?

— Ну конечно. Хотя многие из тех, кого мы встречаем — знаешь, жены политиков и интеллектуалов, — заявляют, будто он наломал таких дров! Но я думаю, кучи людей жалуются просто потому, что у них теперь появилась возможность жаловаться: сейчас можно говорить все, а раньше им годами приходилось молчать.

— Да. — Поль подергал себя за мочку уха, провожая глазами стройную фигуру официантки в обтягивающих кожаных брюках. — Должно быть, наблюдать за этим безумно интересно.

— Попал прямо в точку. А девочки! Таких красавиц ты в своей жизни не видал! — Хардинг огляделся и, понизив голос, чтобы никто его не услышал, прошептал: — А какие страстные! Что-то в этих славянках есть, знаешь ли. Душа у них такая или что? Ты их трахаешь, а они всю дорогу разговаривают, стонут, чуть ли не поют. Невероятно. Здесь у нас ничего подобного не встретишь.

—  О господи, Вилли! Ты хочешь сказать... Разве это не опасно для тебя? Я думал, что, если трахаться с русскими, непременно влипнешь в историю. Разве советские не пытаются подловить таких, как ты, с помощью красавиц агентш?

—  Все изменилось, Поль. Видишь ли, от нас сейчас ожидают расширения наших контактов. — Хардинг позволил себе понимающе хмыкнуть. — И два раза в неделю я позволяю себе роскошный контакт. Девочка работает в «Новостях» — это такая газета. Она рассказывает мне, что на самом деле происходит.

— О-го-го! Вилли, ты что, вроде шпиона?

— Да что ты, Поль, даже и не шути на эту тему. От нас ожидают общения с нашими советскими коллегами — вот и все. Сегодня Москву не отличишь от любого другого города мира — все в ней открыто. Абсолютно все. Почему бы тебе туда не поехать? Я тебя устрою. Ты им понравишься, с твоим происхождением; ты ведь даже по-русски говоришь. Да что там — ты и вообще почти русский. Тебе, пожалуй, пора познакомиться с твоими славянскими братьями. И сестрами.

Поль заказал еще пару бутылок.

—  Нет, Вилли, такую поездку я не могу себе позволить. У меня здесь полно работы, и ответственность, а деловых причин для поездки в Россию я не вижу. В отпуск я бы мог туда поехать, но там, говорят, и есть нечего, а в балет меня не тянет.

—  Слушай меня. В Союзе, как везде. Конечно, если ты никого не знаешь, тогда тебе не сладко. Но я тебя познакомлю со всеми нужными людьми. И в Большой театр тебя никто не потащит. Я это дело тоже не люблю. А что касается еды — ее полно, во всяком случае, те, с кем мы общаемся, впроголодь не сидят. Питаются они дома, и у них икры да осетрины навалом. Конечно, кругом говорят, что люди голодают, по кого это колышет. Разговоры об этом уже годы идут, а на улицах пока ни одного умершего от голода я не видел. В Вашингтоне куда хуже — только посмотри на этих несчастных бездомных, спящих на отдушинах канализации у Госдепартамента всю зиму.

Хардинг глотнул пива, и дотронулся до руки Росса.

— Эй, знаешь что? Если хочешь заняться бизнесом, я тебя познакомлю со своим приятелем. Он только что стал во главе нового кооператива в Москве, и очень интересуется СП. Особенно с нами. Ты можешь на этом прилично заработать. Росс удивился.

— Разве это законно? То есть, я имею в виду, здесь у нас, если пытаешься делать бизнес с помощью политических деятелей, решетки тебе не миновать.

Хардинг засмеялся.

— Не забывай, с кем ты имеешь дело. Никаких проблем. Вот уж два поколения нашей семьи занимается юридической стороной этого дела. Горбачев, понимаешь, хочет, чтобы в Союзе был частный сектор, он людей даже поощряет — развивать этот сектор. Да хрен ли говорить — чуть ли не каждую неделю здесь у нас советские политики втягивают американских бизнесменов в свои сделки. А вот та сделка, на которую мой дружок нацелился, это действительно вещь.

— Ну? И какая же?

—  Слушай, Поль, ты ведь знаешь, я человек не деловой. Но сейчас в Москве столько наших бизнесменов, что я поднахватался. В чем трудность в Союзе? В том, что у них нет денег. Я имею в виду — валюты, есть только рубли, а они никому не нужны. Поэтому, каким бы делом ты ни занимался, ты должен сообразить, как тебе на этом деле заработать в настоящей валюте. Мой приятель это знает, и уж он не промахнется.

—  Ну, ну, Вилли, продолжай, это становится интересным.

— Ну так вот. Знаешь эти старые русские иконы, что выставлены в витринах у Картье и в других крупных магазинах? Эти старые картинки стоят бешеных денег, особенно те, которые принадлежали царям или их родственникам. Мой приятель сообразил, как можно выменивать эти иконы на основные американские товары. В частности, на мыло.

— Мыло? Ты шутишь.

— Какие уж там шутки. Побывай разок в московском метро — и ты поймешь, что тут не до шуток. А разве ты не читал статью в «Уолл-стрит джорнал» об этом? В Союзе чудовищная нехватка мыла. Вроде бы пятилетка подвела, а некоторые говорят, что здесь все дело в саботаже. Как бы там ни было, мыла нет. Доставишь мыло — станешь миллионером. Мыло продашь кооперативу в обмен на иконы, иконы превратишь в доллары либо здесь, либо в Западной Европе, а потом можно и на пенсию.

— Нет, Вилли, это дело не по мне. Я в русском антиквариате ничего не понимаю. Да и в мыле, собственно говоря, тоже. Конечно, было бы не худо как-то использовать мой русский, но в такое дело я не полезу. Мне будет даже не сообразить, как привезти это вонючее мыло в Россию. А кстати, сколько может стоить контейнер с мылом? А сколько стоит икона?

— Как хочешь, Поль. Однако посмотри на это дело с другой стороны. Нам сейчас представляется уникальный шанс. Мы еще достаточно молоды, чтобы пуститься в бурное море приключений, но, с другой стороны, достаточно зрелые, чтобы здраво обо всем судить. Весь коммунистический мир меняется, а Москва — в центре всего. Ну, как бы тебе сказать, — для Москвы наступает золотое время, такого не было со времен царя. Горбачев войдет в историю как второй Петр Великий. Знаешь, как его называют в ЦРУ? «Ужасно ужасный» — вот как Если удастся сейчас, так сказать, вскочить на поезд — до конца дней этого не забудешь. Елки-палки, в конце концов, ведь это твой народ, ты говоришь по-русски, чего тебе еще? Да ты и не женат, а девки ни на кого так не бросаются, как на американцев. Поверь уж мне. — Счастливая улыбка и еще один глоток пива. — Понятно, партнером твоим я быть не могу, но помочь провернуть эту операцию я сумею. Ты старый друг, и я буду счастлив помочь тебе сколотить копейку. А кроме того, — Хардинг расхохотался во весь голос, — если ты эту операцию провернешь, я смогу ездить в метро без противогаза.

— Может, съездить туда и посмотреть на месте?

— Вот это молодец! Мой отпуск почти кончается. В начале мая я должен вернуться в Москву. Приезжай сразу после майских праздников, и мы это дело прокрутим. Ты поможешь мне с русской грамматикой, а я покажу тебе Москву. И если ты в самом деле решишься заняться бизнесом в Союзе, тебе совсем не помешает влиятельный друг в цитадели капитализма.

Вернувшись в свою комнату, Росс снял галстук, брюки, сбросил ботинки и уставился на себя в зеркало. На него смотрели пустые глаза и ничего не выражающее лицо. Что бы, думал он, сказала бы бабушка Александра, если бы она узнала, что ее внук-американец собирается заняться торговлей с большевиками? Но ведь большевиков больше нет? Все газеты и телевидение твердят, что холодная война окончилась, что Горбачев изменяет все к лучшему. Русские становятся такими же нормальными людьми, как и мы. Вилли там жил, и это здорово. Все открыто. Что-то как бы сжалось в его промежности, и он подумал: а какие там замечательные женщины. С этой мыслью он и уснул.

К тому времени, когда Росс добрался до Москвы, он понял, что его друг Хардинг сильно недооценил возможности сделать деньги в Советском Союзе. Разговоры с американскими антикварами, будь-то в Чикаго или в Нью-Йорке, показали Россу, какую громадную ценность приобрели сейчас предметы русской старины. Да и не только старины — американцы как безумные покупали советские командирские ремни, часы, водку, икру и даже советские футболки с надписями. Что уж тут говорить про Шагала! Однако спрос резко превышал предложение — в избытке были лишь сделанные под Палех или Мстеру коробочки, туристское барахло. Если Росс сумеет привезти настоящий антиквариат — что-что, а покупатели-то найдутся. Да и прибыль, заверили его, будет немалой.

Такой же энтузиазм во всем, что касалось Советского Союза, разделяли и представители американской торговли вообще. Представитель фирмы, производящей мыло, заверил Росса, что его фирму весьма интересует предлагаемая Россом сделка. Важно, подчеркнул представитель фирмы, обеспечить твердую гарантию со стороны русских, а затем обращайся в чикагский банк — и никаких проблем. Да что там, мыльная фирма и сама готова ссудить Россу деньги на условиях еще более выгодных!

Вот почему Росс уже не мог не думать о потрясающих иконах, роскошных женщинах, издающих поэтические стоны, вжимая в него, Росса, свои неподдающиеся описанию формы. Думал он и о том, как вспухнет его банковский счет в Чикаго. В том, что именно на него, Росса, должна посыпаться вся эта русская благодать, он усматривал перст судьбы. В конце концов, в жизни есть своя логика — недаром он учил русский, что в свое время всем окружающим казалось полной бессмыслицей. Недаром его отец настаивал, чтобы он, Росс, закончил школу бизнеса. Казалось бы, одно с другим не связано — ан нет! Все получилось одно к одному. Если бы не его лингвистические и деловые способности, он не смог бы воспользоваться этим счастливым стечением обстоятельств. Да и кроме того, не ему ли, внуку русских эмигрантов, доверено судьбой везти на страдающую родину предков, осознавшую свою историческую ошибку и сейчас меняющую самую свою сущность, американское мыло? Может быть, грезилось Полю, он сможет увидеть и самого Горбачева.

В Москве все проходило как нельзя лучше. В аэропорту его встретили двое молодых людей и красивая, пусть не совсем молодая, женщина. Ему не пришлось стоять в очереди, тащить свои чемоданы, — и вот он уже в гостинице, в которой до периода гласности останавливались лишь номенклатурные работники. Сейчас же в этих царственных хоромах жили важные иностранные гости. Росс принял ванну, и, хотя вода была несколько желтоватого оттенка, зато ее было в изобилии. Махровыми полотенцами хотелось вытираться без конца; и даже мыло было — хотя такого странного куска мыла Росс еще никогда в своей жизни не видал. После ванны уставший Росс, чувствуя легкое головокружение после длительного перелета, прилег — и разбудил его телефонный звонок.

— Алло?

—  Поль, привет. Это Вилли. Приветствую тебя на земле твоих предков. Хорошо, что приехал. Есть хочешь?

—  Вилли! Откуда ты? Я не ожидал, что ты так быстро появишься. В комнате было темно, и Росс пытался сориентироваться.

— Я в холле. Ты что же думал, мы дадим тебе бродить по Москве одному? Прямо сейчас мы займемся делом. Тебя уже ждут люди — журналисты, интеллектуалы. Мы поедем к нашему, приятелю.

— Я думал, мы сначала встретимся с твоим знакомым-кооператором. Не забывай, это деловая поездка.

—  Не беспокойся. Москва — открытый город. Мы поедем все вместе. Так делаются дела в России. Одевайся, а я сейчас подойду.

Росс вышел из лифта и оказался в волшебном вестибюле, поразившем его великолепными хрустальными канделябрами, темно-красными гобеленами на стенах и старинной кожаной мебелью. И тут в его поле зрения попал Вилли, державший под руку двух великолепных блондинок. Вилли таял от восторга, а обе женщины казались только сшедшими со страниц журнала мод: великолепные волосы, темно-синие глаза, чувственный рот.

— Поль Росс. Познакомься с Наташей и Ириной.

Пожимая руки Наташе и Ирине, Росс пытался лихорадочно угадать, с которым из этих поэтических созданий спит Вилли. При виде роскошных бедер обеих блондинок сексуальная фантазия Росса сорвалась начисто с узды.

— Рад видеть тебя, Вилли. Мне здесь у вас очень нравится.

В машине Росс, к его удовольствию, очутился рядом с Ириной, а Наташа села рядом с Вилли на переднем сиденье.

— You speak Russian a little?, — спросила Ирина. И он, глянув в ее бездонные глаза, выдохнул:

— Yes, — затем, уже по-русски, сказал: — Когда я изучал русский, я думал, что он мне пригодится лишь для чтения старых книг. Я никогда не предполагал, что смогу говорить на этом языке с красивой женщиной в Москве.

И в тот самый момент, как он произносил эти слова, он подумал: как странно — по-английски он никогда бы не смог произнести такую сентенцию в первый день знакомства с женщиной. Да, по-русски, да к тому же еще и с Ириной, это было и легко, и приятно.

Ирина счастливо улыбнулась, придвинулась ближе к нему и сказала:

— Ваши уроки пошли вам впрок. Вилли, ты никогда не говорил, что твой друг такой очаровательный. Я представляла себе толстого капиталиста с сигарой.

Автомобиль Вилли катился по московским улицам, а Росс снова почувствовал, как ему хорошо здесь, в стране своих предков, где женщины еще не превратились в мужчин, где бизнес и удовольствие можно смешивать, и где чувство приключения пронизывает каждый момент твоей жизни.

К сожалению, это была единственная сцена, которую он мог потом отчетливо воспроизвести в своей памяти. Остальное все было кусочки, отрывки, впечатления, не связывающиеся в стройную картину. Ярче всего он помнил вечеринки, где были девочки и еще девочки, и где он пел похабные песни на языке, который, как он думал, был лишь языком возвышенной поэзии. Его пребывание в Москве представляло собой цепь бесконечных пьянок — то в одной квартире, то в другой. Он никогда не думал, что может выпить такое количество жидкости — не говоря уж об алкогольных напитках. В остальном же он смутно вспоминал каких-то интеллектуалов, с которыми его знакомил Вилли, но среди этих интеллектуалов каким-то образом оказывались цыганки, с которыми он танцевал и которые выглядели удивительно похожими на евреек. Конечно, он не забыл, что сделка была заключена: он должен был привезти один или два контейнера мыла в Одессу, и как можно быстрее. Однако детали сделки как-то расплывались. Он помнил, например, что говорил с каким-то очень, очевидно, важным человеком, в старомодно выглядевшей гостиной, стены которой были увешаны иконами. Человек тот был чудовищно толстым, волны жира так и выпирали из-под шелковой рубашки, слишком ему тесной. Все, что было на нем — часы, галстук, ботинки, — было западного производства, безумно дорогое, но несколько старомодное. Он помнил еще, что у этого человека был какой-то странный акцент, и по-русски, и по-английски, но он не мог вспомнить ни единого слова из их разговора. Но сделку он заключил именно с ним, и он помнил, что запили они ее армянским коньяком.

С другой стороны, он мог отчетливо вспомнить каждое слово другого разговора, странно смешавшегося в его памяти с первым — возможно, потому, что и этот разговор происходил в комнате, увешанной иконами. Здесь, после того как Хардинг представил Росса как человека, собирающегося «умыть матушку Россию», пожилой человек, его собеседник, вскочил и процитировал громким голосом:

Затем, расхаживая по комнате, этот человек продолжал:

— Разве это не замечательно, дорогие сограждане? Мы всегда думали, что сначала нам придется избавиться от наших голубых мундиров, чтобы вымыть Россию. Наш же американский друг предлагает сделать это наоборот. И знаете что? Возможно, он прав. Кто может поручиться, какой эффект произведет американское мыло на русскую психику? Возможно, это мыло очистит и наши души? В конце концов, обращая наших предков в христианство, их ведь тоже загнали в воды Днепра...

Этот человек был крайне похож на Карла Маркса, — правда, на нем были голубые джинсы, черная кожаная куртка и зеленый свитер. А возможно, это была лишь шутка, интеллектуальная метафора, но в голове Поля эти две сцены полностью слились — почему-то это вызывало у него тревогу. Казалось бы, простая, понятная сделка превратилась в духовную миссию — к чему он отнюдь не готов. Ему все-таки надо будет связаться с Москвой и все это дело выяснить.

К тому времени, когда он вернулся в Чикаго, Росс вновь обрел способность переваривать твердую пищу, ходить, не вздрагивая от головной боли, и внятно выговаривать слова. В Чикаго он приобрел на некоторое время популярность, его приглашали на вечеринки, где собирались интеллектуалы и где обсуждалось будущее человечества. Он даже выступил по местному телевидению... Вскоре, впрочем, он прекратил все это, ибо понял, что говорить-то ему, в сущности, и не о чем — связанных воспоминаний было немного.

Дело, однако, продвигалось. Фирма, производящая мыло, с представителем которой Росс уже раньше говорил, продолжала проявлять интерес. Вице-президент даже заявил ему:

— Более гениальной идеи никому в голову и не приходило. Только подумать — превратить мыло в сокровища искусства! Если вам это удастся, мистер Росс, мы сделаем вас не только богатым — мы сделаем вас знаменитым!

Я не хочу быть знаменитым, думал Росс, но богатство — рукой подать, не так ли? Занять деньги в Первом Национальном банке Чикаго оказалось тоже очень просто. Это был тот самый банк, который приобрел легкую скандальную известность, одолжив деньги Советскому Союзу под более низкий процент, чем своим собственным фермерам. Росс побаивался, что они, обжегшись раз, не захотят больше иметь дело с Советским Союзом, — но он жестоко ошибся.

—  Это замечательно! — заявил ему начальник международного отдела банка. — Вас просто провидение к нам послало.

— То есть?

—  Ну, вы же знаете, сколько дерьма на нас вылили из-за этой сделки с Советским Союзом. А вот мы поможем соотечественнику разбогатеть.

— Отлично. Что я должен сделать?

—  Первым делом предоставьте мне гарантию от этого вашего московского деятеля, что когда вы доставите мыло, он поставит вам определенное количество антиквариата на определенную сумму и обеспечит доставку этого антиквариата на Запад. А уже на Западе вы сможете превратить антиквариат в деньги.

—  Хорошо. Я думаю, это будет не очень сложно.

—  А как выглядит этот антиквариат? Что-нибудь необычное или те же самые вещи, которые мы видим здесь на выставках?

Вот этого-то я и не знаю, грустно подумал Росс, а знать это я должен. Вместо этого я знаю много — и даже слишком — о русских блондинках, рыжих, а также и о водке.

—  Часть антиквариата просто великолепна. Не думаю, что вам приходилось видеть что-нибудь подобное. Впрочем, вам, наверное, и не придется его видеть. Скорее всего, я продам это на аукционах в Париже или в Лондоне, может, в Женеве. Конечно, можно будет сделать это и в Нью-Йорке, но на европейских аукционах антиквариат продается дороже, чем в Америке.