"Евгений Дмитриевич Елизаров. Сотворение мира или эволюция?" - читать интересную книгу автора

применение статистики - это свидетельство полного непонимания природы
случайности (равно, впрочем, как и существа информационных процессов). Или,
говоря более академичным языком, все это является свидетельством применения
неадекватного понятийного аппарата для описания таких сложных явлений, как
природа, жизнь, разум.
Эти же примеры дают основание и для формулировки уместной в
рассматриваемом контексте гипотезы.
Казалось бы, терриконы стихов, поэм, романов, за века накопленных
европейской культурой, перепевают все то, что когда-то уже было сказано о
любви в "Песни песней" царя Соломона. Так, может быть, и "поэма жизни"
разрешима для разных органомолекулярных "языков", допускает использование
далеко не одного строя микробиологических "образов", разной полипептидной
"метрики"? В самом ли деле реализовавшийся в условиях Земли вариант жизни
был единственно возможным? Ведь стоит только допустить, что вариантов
решения могло быть бесконечно много (или даже просто несколько), и проблема
принимает совершенно иное измерение.
Действительно, стоит только допустить возможность каких-то
альтернативных вариантов жизни, как проблема ее становления получит
совершенно иную размерность; те чудовищные величины, которыми описывается
процесс случайного ее формирования из элементов неживой природы, окажутся
вообще неприменимыми к ней. Доля иронии состоит в том, что вероятность
одновременного зарождения множественных форм жизни на много порядков выше,
чем вероятность появления одной. Впрочем, применение чисто вероятностных
законов здесь, как уже сказано, вообще недопустимо.
А, собственно, что мешает допущению многовариантности жизни? В рамках
креационистских представлений оно вполне естественно; больше того, всякое
сомнение в возможности каких-то иных решений было бы кощунственным
посягновением на прерогативы Создателя, ибо означало бы собой умаление
всемогущества Творца. Но и в аксиоматике чисто эволюционного развития ему
нет решительно никаких теоретических запретов.
Правда, здесь можно было бы возразить тем, что если бы такая
возможность и в самом деле существовала, не исключено, что и на Земле были
бы две (а то и больше) разные формы жизни. И если вероятность
одновременного возникновения целого спектра альтернативных форм куда выше,
чем вероятность развития всего одной, то почему же мы видим единственность,
но не наблюдаем множество? Да потому, что жизнь - это весьма агрессивное
начало, и, скорее всего, раз возникнув, она будет просто отторгать любую
другую форму; ее взаимодействие с любой другой может быть только
аннигиляционным, то есть только таким, в результате которого взаимно
уничтожаются обе. Ведь живая плоть активно отторгает биологическую ткань,
структура которой совсем не многим отличается от ее собственной: вспомним
об основной проблеме, с которой сталкиваются при пересадке органов. Но что
же тогда должно быть с абсолютно чужеродным (и столь же агрессивным)
началом, которое к тому же само стремится к монополии? Поэтому утверждению
на нашей планете только той единственной формы организации живой материи,
которая известна нам сегодня, возможно (хотя, разумеется, и не
обязательно), предшествовала жестокая конкурентная борьба. Жизнь,
построенная на иной организационной основе, может существовать только за
непреодолимым изоляционным барьером, иными словами, только на какой-то иной
планете.