"Евгений Елизаров. Философия кошки " - читать интересную книгу автора

приручении кошки, так и в ее собственном выборе человека гораздо большая
роль принадлежит женщине. Как кажется, именно ее выбрало это умное и
ласковое животное (и, может быть, не случайно в одной из басен Эзопа кошка
просит богиню Афродиту превратить ее в женщину), и именно женщина первой
благодарно ответила на сделанный им счастливый выбор. Примечательно, что уже
одно из самых ранних сохранившихся изображений домашней кошки указывает
именно на эту давнюю, если не сказать вечную, связь между ними: на
древнеегипетской фреске из Бени-Хасана, которая датируется примерно 3000
годом до нашей эры, играющая кошка в явственно различимом ошейнике
расположилась не где-нибудь, а под стулом хозяйки дома. Кстати, египтяне
верили, что душа умершей домохозяйки после смерти прячется в теле этого
ласкового и грациозного создания. А если так, то было бы справедливым, чтобы
и родовая составляющая личного имени кошки восходила бы к лучшей половине
нашего общества.
Что же касается моей питомицы, то весь ритуал ее введения в наш мир, то
есть сообщения ей привычек, гармонирующих с укладом человеческого жилища, от
начала и до конца исполнялся именно моей женой.
Так что и с "Мариновной", в действительности все объясняется просто и
логично.
Но, впрочем, все это - только холодный официоз, подобие не вызывающего
никаких чувств обозначений мертвых технических конструкций. В повседневном
же речевом общении мы никогда не пользуемся официальными сохраняющими
дистанцию именами. Здесь властвуют не формальные принципы определения вещей,
но те чувства, которые мы испытываем по отношению к ним. На практике это
проявляется в том, что вместо корневых конструкций слов в именовании дорогих
нам существ основную смысловую нагрузку начинают нести всякого рода флексии,
то есть изменяющиеся при склонении или спряжении части слова, которые
находятся в его конце - суффиксы и окончания. (Я уже упомянул здесь мою
тещу.)
При этом часто случается так, что игра флексий порождает не только ту
теплую звуковую ауру, в которую мы стремимся укутать милый нашему сердцу
предмет, но и какую-то новую словоформу, неожиданно обретающую
дополнительные смысловые оттенки. Так что нет абсолютно ничего удивительного
в том, что официальное отстраненное и даже несколько холодноватое "Василиса
Мариновна" просто обязано было с течением времени трансформироваться в
отдающую домашним теплом и уютом "Умницу-красавицу золотую по краям
серебряную в серединке бриллиантовую сбоку бантик". Или в уменьшительный
аналог этой пусть и совершенно точной по смыслу, но все же слишком
пространной именной формулы - "Хорошенькая моя".
Словом, непростая эволюция формы обращения к новому члену моей семьи
явственно обнаруживала то непреложное обстоятельство, что в восходящем к
самым истокам цивилизации обряде решительно ничто не случайно. Все здесь
подчиненно каким-то своим незыблемым законам, и в практически буквальном
совпадении имен, одно из которых отзвучало когда-то давно во дворцах древних
египетских фараонов, другое было даровано маленькому пушистому существу,
через три с лишним тысячелетия таинственным сплетением судеб прибившемуся к
моему дому, повинны не только каноны родной речи. Так нужно ли удивляться и
тому неизъяснимому никакой логикой чуду, что полная формула именного
заклинания, как некий оптический фокус, в конечном счете вобрала в себя все,
что составляет самую суть той, к кому оно было обращено.