"Евгений Елизаров. Природа начала. Слово о слове." - читать интересную книгу автора

канонам языческого мира ("Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца
Моего и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?") -
чего стоит одна Его молитва в Гефсиманском саду. Пришедший в этот мир,
чтобы Своей смертью искупить его грехи, Он не становится в позу античного
трагика, не произносит никаких "высоких" и "демонических" слов. Молитва
Его бесконечно далека от всего этого и так по-человечески понятна: "Отче
Мой! если возможно, да минет Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как
Ты."
Какой уж тут героизм...
Но ведь только та легенда и способна вдохновить миллионы, творцом которой
является обыкновенный слабый земной человек. Деяния героев - пример для
подражания лишь равным им; еще античный мир осознал, что герой - это
человек совершенно иной природы, и не случайно, что его родословная в
конечном счете восходит к небожителям. Где уж тут равняться...
Персонажи Мастера лишены всего героического в языческом понимании этого
слова. И все же - повторимся - именно они, слабые земные существа ("да
минует меня чаша сия...") творят переживающую тысячелетия легенду.
Но какая таинственная сила сокрыта в ничем не примечательных действиях
этих ничем не примечательных людей? А ведь что-то и в самом деле сокрыто:
уж слишком неприметны они сами в сравнении с тем великим Откровением,
которое приходит с их именами. Слишком незначительны, несмотря на всю
драматичность, их поступки, если рассматривать их сами по себе,
безотносительно к тому сокровенному началу, которое одухотворяло их в те
одновременно трагические и прекрасные дни, чтобы они могли остаться в
памяти двадцати веков.
Далеко за ответом ходить не надо - совесть человеческая, человеческая
нравственность - вот что освятило их. Именно нравственность возвысила
столь обыденное по тем временам до символа. Больше того - до Credo целых
народов...
Именно здесь ключ ко всему произведению, если и не ко всему творчеству
Булгакова. Соединенные действия людей, руководимых лишь одним - совестью,
творят величайшее из чудес. В основе чуда нет решительно ничего
потустороннего, но столь могущественна сила нравственного начала в
человеке, что мифологическое сознание готово примириться с этой тонкой
метафизической материей только отдав ее во власть чего-то неземного. Но
нечистая ли сила творила чудеса в Москве? Да и был ли Воланд?
Уж если тогда, на Страстной неделе, в Иерусалиме обошлось без "двенадцати
легионов Ангелов", то здесь, вероятно, и подавно. Тем более, что и
чудес-то особенных не было. Действительно,
"Ничтожной властвуя землею,"
стал бы Воланд размениваться на такие мелочи, для которых вполне
достаточно и обычного людского суда? Но, видно, такова уж была атмосфера
того времени, что нормальный (а кто может сказать, что свершившееся
воздаяние не было справедливым?) в нравственно нормальном обществе исход
здесь воспринимается как прямое вмешательство могущественной потусторонней
силы. Горький парадокс: Дьявол, творящий справедливость,- видно и впрямь
Бог уже отвернулся...

Впрочем, можно возразить: все это - не более чем беллетристика, а в
беллитристике допустимы гиперболы любого порядка. В жизни же все иначе.